Бродгёрдл вломился без стука. Просто распахнул дверь и захлопнул ее, войдя в кабинет. Шадрак бросил последний взгляд на садовую зелень и повернулся к премьеру, гадая, что его ждет. Он видел, каким усилием тот сдерживал ярость. То, что премьер явился к нему, пылая злобой, вместо того чтобы выждать и остыть, показалось картологу весьма примечательным.

– Вам это дорого обойдется, – несколько придушенным голосом проговорил наконец Бродгёрдл.

Шадрак помедлил, напоминая себе, что далее сердить этого человека не только бессмысленно, но и опасно.

– Я сделал лишь то, что мне представлялось необходимым, – сказал он. – Я решил, что тучегонители и доктор Соренсен по вашей милости уже достаточно настрадались.

Бродгёрдл фыркнул:

– Вы, похоже, себя гражданином мира считаете. Карты, друзья-путешественники… Однако мозги у вас такие же куриные, как и у всех бостонских провинциалов. Леса за деревьями не видите!

– Какого же леса я не заметил?

– Цели! Цели всего, что делается! – Бродгёрдл обвел рукой кабинет, в том числе окно, за которым раскинулся Бостон. – Вы не понимаете предназначения нашей эпохи и нашего жития в ней. Даже самого Разделения!

Шадрак терпеливо сцепил перед собой руки.

– То есть вы рассматриваете свои планы как часть чего-то большего.

– Так и есть! – Бродгёрдл оперся кулаками о Шадраков стол, наклонился вперед. – И дело даже не в исполнении великой задачи нашей эпохи, состоящей в продвижении на Запад. Вопрос в том, кто выиграет, а кто проиграет! Кто восторжествует, а кого истребят. Вам, может быть, хочется, чтобы этим полушарием завладели налетчики? Или вовсе индейцы?

Шадрак поднял брови:

– А я и понятия не имел, что они спят и видят, как полушарием завладеть…

– Что взять с идиота, – отмахнулся Бродгёрдл. – Вам же известно, что все судьбы висят на волоске. Мы можем катиться по накатанной дорожке ко все большему разобщению и распаду, но можем и последовать по пути, предначертанному нам Истинной эпохой, и это – Единство! Спаянность! Прогресс!

– Я в курсе, что наша эпоха может избрать один из нескольких путей развития, – ровным голосом ответил Шадрак. – Однако я смотрю на вещи иначе, чем вы.

Накал Бродгёрдла достиг пика и пошел на спад. Он отступил от стола и заговорил совсем другим тоном. Холодно, почти безразлично, словно оставив попытки переубедить беспросветного глупца.

– Эпоха заблуждений трагически оправдывает свое название. Мы летим под откос, но никто не желает этого видеть. Но все же… все же… Это наша эпоха. И другой у нас нет. Мы либо спасем ее, либо утратим. Неужели даже это вам непонятно? – И мрачно улыбнулся. – Иное решение невозможно. Я с прискорбием вижу, что вы и не пытаетесь хотя бы приблизиться к пониманию!

В рассуждениях Бродгёрдла звучала нигилизмийская логика. Шадрак изначально подозревал, но теперь вполне убедился, что спорить с ним, приводить доводы было бесполезно.

– Что ж, – сказал он. – Похоже, вы правы – я не вижу леса. Хотя, наверно, правильнее сказать иначе: лес я вижу, но другой.

– И эта неспособность, как я уже говорил, вам дорого обойдется, – ледяным тоном заявил Бродгёрдл. – Я вас предупредил, а я слово держу. И пустыми угрозами не разбрасываюсь. Сизаль Клэй и Теодор, если он выживет на войне, будут депортированы. Вашу племянницу Софию по возвращении в Бостон арестуют за подлог. Знаете, я слышал, что тюрьмы для малолеток ничуть не лучше взрослых… недостаток финансирования, не иначе… Взрослые тюрьмы я, кстати, не просто так помянул. Без сомнения, вы окажетесь в одной из них, – добавил он с торжеством. – За что? А за то, что под носом у Блая планировали войну! Тому свидетельством склад у воды, набитый уликами!

Крупные белые зубы сверкнули в улыбке.

– Я это знаю, – спокойно ответил Шадрак.

Надо отдать должное Бродгёрдлу, он ничуть не показал удивления.

– Коли так, значит у вас даже куриных мозгов нет.

Шадрак отвернулся к окну:

– Слышал я, что в Истинной эпохе Бостон не является столицей страны.

Бродгёрдлу понадобилось мгновение.

– Это так, – сказал он затем.

– Воображаю тот мир, – тихо проговорил Шадрак, – в котором Бостон – всего лишь окраинный город. Как же я люблю его! С его кривыми улицами, невозможно холодными зимами и безумной жарой летом… Лоб у него кирпичный, зато в сердце – зеленая травка… И как все переменилось! После закрытия границ город стал бледным призраком себя прежнего. Мне кажется, он, по сути, исчез… Я еще живу в нем, но уже тоскую о нем!

Он повернулся к Бродгёрдлу:

– Полагаю, это облегчит расставание. Меня ждет не ссылка – лишь странствие в поисках города, похожего на прежний Бостон… – Шадрак грустно улыбнулся. – Может, в Нохтланд податься? Или в какой-нибудь отдаленный городок на тихоокеанском побережье. Я их никогда еще не видал…

Шадрак вложил столько энергии в планирование этого путешествия, что конечный пункт уже казался не столь значительным. Картолог не позволял себе представить, как однажды, когда настанут лучшие времена, они наконец соберутся все вместе: миссис Клэй, Тео, София и он сам. Сколько всего нужно еще утрясти, сколько всего может пойти не так, прежде чем наступит завтрашний день и он в последний раз закроет за собой дверь дома тридцать четыре по улице Ист-Эндинг…

Тяжелый взгляд Бродгёрдла был полон презрения.

– Стало быть, ради безопасности вы готовы поступиться принципами? Узко же вы мыслите, Шадрак!

Картолог по-прежнему улыбался.

– Мною движут именно принципы, Гордон. Если бы я в первую очередь беспокоился о своей безопасности, бросил бы Вещих там же, где нашел: в гробах, набитых землей. Но я не сделал так и рад этому. Когда однажды, где-нибудь подальше отсюда, я снова окажусь в семейном кругу, мне не хочется мучиться совестью, рассказывая о совершенных поступках.

Нош с Горькосладом отбыли под вечер тринадцатого: их ждали поиски Дурман. Софии оказалось неожиданно трудно распроститься с молодым Вещим. С того мгновения, когда доброжелательная морда Ноша возникла перед ее глазами на станции Соленого, юноша и лось дарили ей основательно подзабытое чувство защищенности и заботы. За свою недолгую жизнь она странствовала лишь с двоими Вещими, но оба оказались наделены особым внутренним спокойствием, невероятно помогавшим в тягостные минуты. Сейчас же Софию одолевали неуверенность и беспокойство, мир вдруг стал опасным и неуютным.