— Совершенно не доверяю, если хочешь знать.

Они поужинали, сидя на ворсистом ковре. Агата ничего не опрокинула. Пила в меру. Собрала посуду. Сложила в раковину. Вернулась, села на ковер.

— Я так же психую, как ты, знаешь…

— Я не психую, — ответила Гортензия. — Я совершенно спокойна. Я выиграю. Надеюсь, ты сумеешь проиграть достойно!

— Завтра будет вечеринка в «Cuckoo Club». Там будет вся французская школа, ну ты знаешь, Эсмод…

Существуют ведь не только колледж Святого Мартина или «Парсонс-скул» в Нью-Йорке, есть еще парижская школа «Эсмод». Гортензия не стала поступать в эту школу только потому, что хотела уехать из Парижа, от матери. Ванина Весперини, Фифи Шашниль, Франк Сорбье, Катрин Маландрино — все вышли из этой школы. Хотя еще пять лет назад все говорили только о Лондоне, Париж постепенно вернул себе титул столицы моды. С французской спецификой — упором на мастерство модельера. В «Эсмоде» изучали различные техники рисунка по ткани, крой, построение выкройки. Нужные навыки, которым Гортензия очень хотела научиться. Она задумалась.

— Там будут твои дружки?

Агата скорчила гримасу, означающую: «А куда деваться…»

— Сама понимаешь, эти парни не подарок! Просто свиньи…

— Между прочим, они бывают очень даже милыми.

— Милыми?

Гортензия расхохоталась.

— Они мне иногда помогают, подбадривают, даже окрыляют…

— Выходит, это свиньи с крыльями! Они не валяются в грязи, они хотят летать, как гуси! А гусь свинье не товарищ!

В конце концов она согласилась пойти на вечеринку с Агатой.

Взяли такси. Агата назвала адрес, мало похожий на адрес клуба.

— Ничего, если мы сначала заедем к ним?

— К ним! — взвизгнула Гортензия. — Лично я туда не поднимусь.

— Ну пожалуйста, — взмолилась Агата. — С тобой мне будет не так страшно. У меня реально душа в пятки уходит, когда я с ними одна…

Вид у нее был и правда напуганный.

Гортензия, проклиная все на свете, поднялась с ней.

Они сидели в гостиной. Интерьер был образцом дурного вкуса: кругом мрамор, золото, канделябры, занавеси с золочеными шнурами, аляповатые стулья, пузатые кресла. Пять мужиков в черном. Восседают на своих жирных свинских задницах. Ей не понравилось, когда они разом встали и подошли к ней. Еще больше не понравилось, когда Агата свалила якобы в туалет.

— Ну что? Уже не выдрючиваешься? Мне кажется, Карлос, или девчонка обделалась? — спросил низкорослый крепыш.

Она не ответила, ожидая, когда Агата выйдет из туалета.

— Скажи-ка, детка, ты знаешь, зачем тебя сюда позвали?

Она попала в ловушку. Как последняя идиотка. Приглашение на вечеринку в «Cuckoo» — такой же бред, как хороший вкус у мафиози!

— Понятия не имею. Но вы мне наверняка объясните…

— Хотели одно дельце с тобой обсудить… А потом гуляй себе.

Они хотят сделать тебя проституткой. Чтобы ты торговала собой для этих грязных свиней, которые мечтают дружить с гусями. Которые жиреют, пока девчонки на них пашут. Вот откуда Агатины денежки, джинсы за триста евро, курточки от «Dolce & Gabbana».

— Я, кажется, догадываюсь, что вы имеете в виду, и могу сразу сказать: обломитесь.

— А по-моему, ты вообще ни о чем не догадываешься, — сказал тот, кто, по-видимому, был главарем — потому что росту в нем было как минимум метр семьдесят пять, и остальные ему в пупок дышали.

— Отчего же? Я не вчера на свет родилась…

Многие студентки приторговывали собой, чтобы оплатить занятия или съездить покататься на лыжах в Альпы. Существовали даже специальные агентства, через которые их можно было снять на уикенд. Они улетали в восточные страны, чтобы провести ночь с пашой, и возвращались с полными карманами.

— Мы хотим попросить тебя об особой услуге… И в твоих интересах нам ее оказать. Потому что иначе мы рассердимся. Очень рассердимся. Видишь там дверь ванной…

Гортензия запретила себе смотреть, куда он показывал, и стала разглядывать того, кто в глазах окружающих карликов, наверное, считался великаном. Весь волосатый, подбородок отливает синевой, отметила она, взглядом пытаясь оттолкнуть его подальше, а на радужке маленькое желтое пятнышко, словно капля майонеза.

— За этой дверью ванной ты рискуешь получить взбучку. И ручаюсь, это будет грязно и неприятно.

— Неужели? — отозвалась Гортензия, пытаясь говорить свысока, но чувствуя, как внутри белой ватой расползается страх и подкашиваются ноги.

— Вот что ты сделаешь… Ты подобру-поздорову выйдешь из конкурса и оставишь Агате место у Вивьен Вествуд.

— Никогда! — выпалила Гортензия; теперь она понимала, откуда взялся китайский ужин, приступ чистоплотности у соседки и рабочая обстановка, воцарившаяся в доме.

— Подумай хорошенько. Так горько думать о том, что ждет тебя за дверью ванной…

— Я уже все решила. Нет.

Агата не появлялась. «Дрянь, — подумала Гортензия. — А я-то думала, она решила исправиться! Права я была, нельзя доверять добрым чувствам».

Только не раскиснуть перед этими отморозками! Все из себя в черном и ботинки с узкими носами. Как из одного инкубатора.

— Даю две минуты на размышление. Дурой будешь, если дашь себя изуродовать!

Гортензия соображала быстро. Дурой я буду, если предоставлю вам бесплатный пропуск в этот мир. Вы используете эту мымру Агату и тихой сапой вползете в храм моды. На меня не рассчитывайте, парни. На меня не рассчитывайте.

Прошло пять минут. Гортензия изучала обстановку — внимательно, словно турист в Версале: позолоченные ручки и пузатые ящики шкафов, серебряный сервиз — кто ж поверит, что они пьют чай? — настенные часы с мерно качающимся маятником, зеркала с огранкой, натертый паркет. Да, она попала.

— Время вышло, — уточнила Гортензия, взглянув на часы. — Я вынуждена вас покинуть. Очень приятно было с вами познакомиться, надеюсь, мы больше не увидимся.

Она развернулась и направилась к двери.

Один из бандитов вскочил и преградил ей путь, оттесняя на прежнюю позицию. Второй выбрал компакт-диск, увертюру к «Сороке-воровке» Россини, и поставил на максимальную громкость. Ясно, будут бить. Я не закричу. Не доставлю им такого удовольствия. Прикончат-то ее вряд ли. Хороши они будут с трупом на руках!

— Ты ею займешься, Карлос, — приказал самый высокий.

— ОК, — ответил тот.

Он втолкнул ее в ванную, швырнул на пол. И вышел. Она встала, скрестила руки на груди, постояла. Он оставил меня здесь, чтобы я подумала. Но все решено. Не буду я тут киснуть.

Она вышла из ванной в гостиную, встала перед ними и спросила: