— Жалкое зрелище, старина! Вам бы спортом заняться, а то вы не в лучшей форме.

И плюнула ему в лицо.

Обрушившийся удар рассек ей верхнюю губу. Она икнула от неожиданности, из глаз неудержимо брызнули слезы. Ремень просвистел снова — карлик обезумел от ярости.

— Его зовут Уэстон. Пол Уэстон. Можете проверить. А его мать — Харриет Уэстон, телохранительница королевы. Ее последнего любовника отправили в Австралию, а собирались вообще в бетон закатать.

Ее голос прерывался от крови и слез, но она не сдавалась:

— А их главный… Их главного зовут Захария Горджак. У него есть дочь, Николь, она инвалид, поэтому он сильно не любит таких ребят, как вы. Потому что ее искалечил один из таких ребят. И с тех пор он таких ребят на дух не переносит. Давит их как клопов. И балдеет от этого звука. Клопы так противно хрустят, когда их давят. Не слышали? Скоро услышите…

Это была правда. Ширли рассказывала им, какой крутой парень этот Захария, как он уничтожает тех, кто пытается его запугать или обмануть. Хладнокровно разит их направо и налево. Еще она рассказала им с Гэри, как один негодяй, пытаясь отомстить, переехал на машине его дочь. Теперь она прикована к инвалидному креслу. А Захария стал еще безжалостнее, еще яростнее и упорнее охотиться на бандитов.

Куб дрогнул. Удары стали менее точными. Переносимыми.

— А Диана, это имя вам знакомо? Туннель под мостом Альма? Вас ждет та же участь. Потому что я знаю ваши имена. Я дала их своему приятелю, на всякий случай… Вы уже давно у меня на крючке. Я девушка покладистая, но не дура. Бывают такие, знаете ли. Упрямые и совсем не дуры. Так что вы ошиблись номером. Не на такую напали! А через Агату вас всегда можно найти… В клубах же ведется видеосъемка, вот вас и сняли рядом с ней. Это мой приятель сказал. И еще сказал, чтобы я вас остерегалась. Он был прав. На все сто! А сейчас он уже волнуется, где я, почему не звоню… Я вам не завидую…

Она уже не могла остановиться, говорила, говорила… Это помогало держаться на ногах. Она не сводила глаз с желтого полотенца, цеплялась за него, стирая окружающую белизну. Ей больше не было страшно. В боли одно хорошо: в какой-то момент ее перестаешь чувствовать. Только эхо, слабое эхо, которое растворяется в общей массе. Эта масса боли вздымается темной волной с каждым ударом, но ты ее больше не чувствуешь.

Она рассмеялась и снова плюнула ему в лицо.

Он положил ремень и вышел.

Она огляделась. Один глаз заплыл так, что она ничего не видела, не могла моргнуть без боли, зато другой был в рабочем состоянии. Ей казалось, что она в коробке. В белой и влажной коробке. Она все еще стояла — вдруг он вернется. Потрогала лицо, покрытое смесью крови, пота и слез. Лизнула эту густую, вязкую массу. Сглотнула соленый комок в горле. Они, наверное, совещаются в соседней комнате. Куб им повторяет все, что она наговорила. Секретные службы Ее Величества? Имя Захарии Горджака им наверняка знакомо.

Плевать, что она изуродована. Пусть бы и палец на ноге отрезали, не беда. А интересно, он не отрастает? Она где-то читала, что печень отрастает, значит, и палец тоже может.

Она подошла к раковине. Открыла краны. Огляделась. Если они вернутся, это может подать им свежую мысль. Например, сунуть ее головой в воду. Не факт, что она выдержит, если начнет задыхаться. Огляделась еще раз. Увидела задвижку на двери. Заперлась. Склонилась над раковиной, ополоснула лицо ледяной водой. Было так больно, что она едва не завопила.

Потом вгляделась в окно над ванной. Белое слуховое окошко. Она тихо открыла его. Окно выходило на террасу. Эти свиньи жили в хорошем районе, где на террасах растут цветы.

Она дотянулась до окна, просунула ногу, потом вторую, протиснулась наружу, аккуратно спрыгнула на землю, пробралась в темноте на соседнюю террасу, потом на следующую, еще на одну, — и наконец оказалась на улице.

Обернулась, запомнила адрес.

Подняла руку, подзывая такси. Лицо она закрывала, чтобы таксист не испугался. Не рожа, а картина Пикассо периода кубизма.

Она назвала шоферу адрес Гэри, морщась от боли: верхняя губа была серьезно повреждена. Прямо посередине зияла прореха шириной в палец.

— О господи! — простонала она. — А если я так и останусь с заячьей губой?

Рухнула на сиденье и разрыдалась.

Поль Мерсон целыми днями занимался на барабанах. У Поля Мерсона была своя группа, и по субботам Поль Мерсон играл на вечеринках.

Мать Поля Мерсона своей округлой фигурой и плавными колыханиями бедер сводила мужчин с ума. Она работала в пиар-отделе компании по производству спиртных напитков. Мсье Мерсон не был ревностным поборником супружеской верности, мадам Мерсон могла колыхаться сколько душе угодно и тешить колыханиями — сперва вертикальными, а потом и горизонтальными — своих деловых партнеров. Она извлекала из этого массу преимуществ, как презренным металлом, так и более тонкими изъявлениями благодарности, позволявшими ей удерживаться на столь вожделенном для многих коллег посту.

Поль Мерсон быстро смекнул, как можно употребить колыхания матери себе на пользу. Когда очередной клиент заходил за ней вечером и начинал пристраиваться поближе, Поль Мерсон тут же брал его в оборот и невинно интересовался, не знает ли мсье, где в ближайшее время устраивают небольшой праздник? Его группа создала бы на нем настроение за умеренное вознаграждение. Мы хорошие, даже очень хорошие, можем играть на заказ любую музыку, от ретрухи до самого свежака, запросы у нас скромные, большого праздника не потянем, а всякие там танцульки и детские утренники — самое то. Можем сыграть на разогреве, можем в конце. Школьнику живется непросто, вздыхал он, мы не в том возрасте, чтобы найти работу, но ведь так хочется обновить аппаратуру или просто пивка попить… У вас такие связи, вы наверняка в курсе, где какие презентации и прочее… Клиент, жадно следящий глазами за колыханиями мадам Мерсон, рассеянно говорил: «Ну да, конечно» — и вынужден был выполнять обещание.

Иначе колыхания прекращались.

Вот так Поль Мерсон с «Бродягами» стал играть на презентациях тракторов, чипсов и колбас. Воодушевленный своими успехами в качестве импресарио, Поль Мерсон превратился в смелого, наглого, деловитого парня, который открывал для себя мир и намеревался взять от него все что можно. Однажды вечером, когда у Жозефины было заседание рабочей группы и она собиралась вернуться поздно, он позвонил в дверь ее квартиры.

— Зоэ, не хочешь спуститься в подвал? Там Домитиль и Гаэтан. Их родаки свалили. В Оперу. Платье до полу и все такое. Раньше ночи, короче, не явятся… Флер и Себ не могут: какие-то семейные визиты.

— У меня уроков много…

— Кончай ботанку из себя корчить! Проблем хочешь?

Он угадал: в коллеже на Зоэ начали коситься. У нее уже дважды стащили пенал, ее толкали на лестнице, и никто не хотел возвращаться с ней вместе из школы.