В соответствии со своим назначением арка была пышно декорирована в барочном духе. Но уже в начале XIX века она исчезла. По легенде, ее взорвали французы в 1812 году, что вызывает обоснованные сомнения. С чего бы это неприятелю тратить драгоценный порох на разрушение чисто декоративной постройки и оставлять при этом в покое соседние, более утилитарные сооружения? Исчезнувшая арка вместе с двумя флигелями составляла в плане ломаную линию из пяти прямых отрезков, являющуюся неплохим приближением полуокружности, которой площадь замыкалась с востока. Флигели были выстроены вместе с усадебным домом в XVIII веке и относятся к старейшим сооружениям комплекса.

Башни и контрфорсы конного двора в Петровско-Разумовском. Реконструкция К. К. Лопяло

В хорошей усадьбе вторым по величине и значению сооружением после самого барского дома являлся конный двор. Был он и в Петровско-Разумовском. Его композиционная схема подобных построек традиционна – поставленные замкнутым прямоугольником низкие корпуса конюшен. В середине западной и восточной сторон находились повышенные объемы с проездными воротами, богато убранными в стиле позднего барокко. Также в духе барокко были решены и завершения декоративных башенок, поставленных по углам двора. Они придавали всему сооружению сходство со средневековыми замками и некий налет романтизма. Когда здесь открыли земледельческую академию, конный двор пригодился и ей. Конечно, потребовались перестройки – одноэтажные корпуса стали двухэтажными, что, естественно, снизило акцентирующую роль угловых башенок. Их причудливые завершения сменились простыми коническими, исчезло богатое убранство въездных ворот. Сегодня бывший конный двор располагается по адресу: Тимирязевская улица, № 48.

Другое строение с планом в виде замкнутого четырехугольника с низкими воротами располагается к северу от флигелей (Тимирязевская улица, № 56). Его назначение в усадьбе определяют по-разному: то скотный двор, то каретный сарай… А после основания академии его занимала академическая пожарная команда.

Вполне естественным кажется вопрос: кто был творцом этого архитектурного ансамбля? Решением подобных проблем атрибуции памятников архитектуры, то есть установлением личностей авторов проектов, занимаются досужие люди, именующие себя искусствоведами, москвоведами, историками искусства.

Решить вопрос прямым путем – обнаружением проектных чертежей – чаще всего попросту невозможно, так как до последней трети XIX века московские (городские и тем более губернские) органы строительного надзора не имели полезной привычки сохранять в архивах представляемые на утверждение чертежи (или их копии).

Потому-то многие выдающиеся московские здания XVIII – начала XIX столетия являются «безродными», имена их творцов покрыты мраком тайны. Вот тут-то открывается обширное поле для исследований на предмет определения автора. В ход идут различные средства – например, «стилистический анализ». Сравнивая детали убранства изучаемого здания с другим, автор которого известен, очередной исследователь делает вывод об их тождестве или значительном сходстве. Этого оказывается достаточно для атрибуции очередного памятника. К сожалению, понятия о сходстве у каждого ученого свои, и потому в выводах они часто кардинально расходятся.

Другой способ базируется на рассуждениях, основывающихся на косвенных, не имеющих прямого отношения к архитектуре сведениях. Например, тетка зодчего X состояла экономкой в семье владельца здания. Следовательно, именно X является его автором. Убедительно? Судите сами.

Наконец, более сложный и утомительный путь ведет через поиски в архивах. Иногда там удается найти пару-тройку документов, касающихся той или иной постройки. И если в них встречается упоминание какого-нибудь архитектора, этого, как правило, хватает для ее атрибуции.

Именно таким способом «установлен» автор проекта усадьбы Петровско-Разумовское. Им считается известный русский архитектор середины XVIII века И. Ф. Кокоринов. Конечно, проектные чертежи усадебных построек до наших дней не дошли, и утверждение базируется лишь на косвенных доказательствах. В свое время И. Э. Грабарь опубликовал обнаруженные в архивах записки гетманского подскарбия, некоего Якова Маркевича. В них, в частности, сообщалось, что летом 1752 года он побывал «в гетманском дворе у архитекта Кокорева». Другая запись того же года гласила, что «заезжал ко мне архитект Филипп Кокорев и в его коляске ездили в село Петровское, подмосковную графа гетмана, где многие строения начались»[135].

«Архитекта Кокорева» в Москве середины XVIII века не было, а потому можно было предположить, что Маркевич перепутал фамилию Кокоринова. Перепутал и имя, так как зодчий именовался не Филиппом, а носил отчество Филиппович. Так или иначе, но двух упоминаний «архитекта Кокорева» Игорю Эммануиловичу оказалось достаточно, чтобы связать не только строительство, но и проектирование комплекса строений усадьбы Петровское с именем И. Ф. Кокоринова.

Но к выводам И. Э. Грабаря (впрочем, это касается и многих других искусствоведов) следует относиться с большой осторожностью. Игорь Эммануилович обладал широким размахом и щедро «раздавал» авторство известных памятников архитектуры полюбившимся ему зодчим (зачастую без особых на то оснований). Так, в свое время путем сложных, но не слишком убедительных рассуждений он приписал Баженову пяток московских зданий, которые вряд ли имели отношение к великому архитектору[136].

В «Истории русского искусства» (вып. 23, с. 63) Игорь Эммануилович построил целую теорию на основании анализа творчества какого-то неведомого архитектора Ивана Ивановича Медянкина. Сей Медянкин будто бы спроектировал церковь Благовещения на Житном дворе в Кремле. Но вдруг оказалось, что никакого Медянкина никогда не существовало. Просто таким образом кто-то в свое время расшифровал неразборчивую подпись известного архитектора Петра Еропкина[137].

Итак, авторство Кокоринова в отношении усадебных построек Петровско-Разумовского следует считать недоказанным. Ведь о лучшем классическом здании Москвы – знаменитом доме Пашкова – до сих пор ведутся споры, является ли он творением Баженова, хотя имеющиеся свидетельства на сей счет более конкретны и убедительны, нежели туманные записи «подскарбия Маркевича». Кроме того, судя по ним, руководили строительством другие зодчие, а в соответствии с практикой того времени наверняка вносили свои изменения в проект. Поэтому вероятность того, что архитектура усадебных сооружений соответствовала кокориновскому проекту (если он вообще существовал), весьма невелика.