– Понятия не имею, – ответил Троепольский любезно.Перегнувшись, он по одной вытаскивал бумаги из толстой папки. Просматривал ишвырял на ковер. – Почему-то все оставляют грязную работу именно мне. Все милосообщают мне новости, как будто я один должен копаться во всем этом дерьме!

– В каком дерьме? – это Ира спросила. – Что случилось?

– Все что-то знают, – продолжал Троепольский, словно неуслышав ее вопроса, – и никто ничего мне не говорит.

– Какие новости? Кто тебе… не говорит?! Троепольский дернулящик, и из глубины его вдруг вывалилась на свет пачка сигарет “Собрание” –зеленые, фиолетовые, розовые и желтые. Красота.

Сизов никогда не курил “Собрание”. Мужская половиначеловечества в их конторе, подделываясь под шефа, курила исключительно“Давыдофф” или “Парламент”.

Троепольский взял в руки пачку так, словно внутри могоказаться управляемый фугас. Потом обвел глазами сотрудников. Те моментальнопотупились. Никто не понимал, в чем дело, но всем было ясно, что с шефом что-тоне так.

“У последней черты” – так назывался один замечательныйроман, принесенный кем-то в контору и охваченный всеми сотрудниками безисключения.

– Чьи это сигареты? Молчание.

– Чьи это сигареты?!

– Сизова, наверное, – откашлявшись, сказала Ира. – Если онилежат у него в столе!

– И вообще, – из-за угла высказалась Шарон, – когдапроисходит отсутствие в смысле отъезда, обыск обыскивать никто не разрешал! Этонизко со стороны моральных норм.

– Это мои сигареты, – спокойно сказала Полина. – Ты жезнаешь.

– Как они оказались в столе у Гришки?!

Полина наклонилась и ссадила на пол китайскую хохлатую.

– У него свои кончились, а вас никого не было. Он попросил уменя, я дала ему пачку. Он взял ее, и все. Наверное, он себе потом купил, а этиприпрятал на всякий случай.

– Когда? – Что?..

– Когда он просил у тебя сигареты?

– Дня три назад.

– Скажи мне точно! – крикнул Троепольский. – Ну, давай,вспоминай!

Полина переглянулась с Маратом, тот переглянулся с Ирой, аона еще с кем-то переглянулась.

– В день, когда Федька не пришел на работу. Я потом уехалаза собакой, ты меня отпустил. А утром у меня Гришка попросил сигарет. Я дала. Яему еще сказала, что я себе куплю, потому что все равно мне в город надо.

Троепольский открыл квадратную пачку. В ней болталось всегонесколько разноцветных сигаретных палочек.

Выходит, Гришка почти все выкурил?!

Он курил цветные сигареты, а накануне Федор сказал ему:“Только посмей, и я тебя убью!” – и сам был убит.

Кто-то приходил к нему в тот вечер – ошибся подъездом.Натали сказала – девушка в капюшоне. Кто-то курил на лестнице сигареты“Собрание” – в банке остался яркий окурок с золотой полоской. Логичней всегопредположить, что курила та самая “девушка в капюшоне”, тем более что это быликак раз ее сигареты.

А Сизов?! При чем тут Сизов?!

Троепольский сунул сигареты в задний карман и вытряхнул ещенесколько папок. Гришка не простит его, когда узнает, что в его отсутствие онобыскивал его стол! Да еще на глазах у всей конторы!

Одна из них, самая тоненькая, развалилась на две части, открыласьпосередине. В ней было всего несколько бумажек и диск в пластмассовой обложке.

Троепольский просмотрел бумаги. Диск – он узнал бы его, дажеесли бы перед ним вывалили все существующие в конторе диски! – содержал первый,самый давний вариант пропавшего уралмашевского макета. Бумаги тоже имелинекоторое отношение к трижды проклятому Уралмашу – какой-то счет, уведомление осроках работ, цветные распечатки.

На каждой бумажке – Троепольский стал реже дышать, когдаувидел это, – было написано черным фломастером: “Смерть врагам!”

* * *

В комнате было душно и как-то тесно, словно слишком низкийпотолок не позволял выпрямиться в полный рост, хотя очень хотелось.Троепольскому казалось, что если он встанет с дивана, то непременно уткнетсячерепом в побелку.

Он задрал голову и посмотрел вверх, но ничего особенного тамне увидел.

Ему очень хотелось курить, но сигареты были далеко, вкуртке, и для того, чтобы достать их, нужно было встать, а встать Троепольскийникак не мог.

Давно он не чувствовал себя так погано.

Нет, не так. Никогда он не чувствовал себя так погано.

Он еще посидел на краю дивана – и сам диван был оченьнеудобный, и все, что только что случилось на этом диване, тоже было очень…неудобным. Он оглянулся через плечо, обнаружил вздыбленные подушки и сбитоеодеяло – “следы страсти”, разумеется, – сморщился и отвернулся.

За одеялами и подушками произошло движение, взметнулась иупала белая рука, и девушка спросила хрипло:

– Как ты там?

И вопрос, и хриплый голос были словно из американского кино“про любовь”. Троепольский никогда не практиковал ничего в духе американскогокино.

– Мне бы сигарету.

– Здесь курить нельзя! – переполошилась Лера. – Мама придети непременно унюхает. И меня потом замордует!

– Мама замордует, – повторил Троепольский, зачем-то прикрылмятым неаппетитным одеялом длиннющие аппетитные ноги, поднялся и пошел вприхожую – за сигаретами.

Вернулся, плюхнулся на диван и с облегчением закурил.

– Ты что? – вскинулась Лера. – Я же просила не курить!

Троепольский молчал и курил.

Такая форма протеста, как в пионерском лагере. Очень удобнои, главное, ни к чему не приведет.

Она забрыкала ногами, выбралась из-под белых гор и селарядом с Троепольским. Шелковые волосы мотались у него перед носом.

– Дай мне тоже сигарету, что ли. Троепольский поводил у нееперед носом пачкой.

Лера вытащила сигаретку, прикурила и сощурилась на дым –очень шикарно. Троепольский покосился на нее.

Она раздражала его ужасно. Почему-то именно сейчас – после“вспышки страсти”.

Никогда после его “вспышек” неловкость и стыд не мучили его.Когда выяснялось, что девушка-красавица ему вовсе не подходит – а выяснялосьэто, как правило, после, а не до, – он уходил и не оглядывался. Переживать имучиться вопросами, как и почему все случилось, даже не приходило ему в голову.

Зачем, черт возьми, он с ней переспал?!