– Мне тоже, – говорит Семтекс.

Пискля щелкает пальцами. Наверняка подсмотрел этот жест в каком-нибудь фильме. Как и следовало ожидать, Недоборода бежит выполнять поручение.

Пискля протягивает мне колоду карт.

– А теперь, – говорит он, – выбери карту. Любую карту.

Он показывает несколько простеньких карточных фокусов, которые даже я знаю, как делать. Плюс один трюк с исчезающей монеткой и еще парочку кунштюков со спичками, которых я раньше не видел. Но кому интересны спички?

Нас все-таки кормят.

* * *

Если бы не мой сын, я бы умер в Афганистане. Мы трое суток бродили по горам. За нами гнались. Это был тот классический случай, когда либо иди, либо умри. Останавливаться нельзя. Промедление смерти подобно в буквальном смысле. Я размышлял, имеет ли смысл сообщить нашим преследователям: «Я почти взял интервью у Усамы бен Ладена, когда тот еще не был таким знаменитым». Под конец первого дня я уже не сомневался, что мне не выбраться. Тогда я был крепче, моложе, стройнее, но это не значит, что мне хватило бы сил круглосуточно подниматься по отвесным склонам, с расстройством желудка, без еды и воды. Я шел и плакал, потому что был на сто процентов уверен, что просто не выдержу этот поход. Я был истощен; стер ноги в кровь. Мне хотелось лечь и умереть.

Хорошо, что я шел последним из нашей группы, и никто не видел, как я рыдаю. Будь я один, я бы сдался еще в первый день, вышел бы из игры, мол, хорошего понемножку. Но ради сына я шел вперед.

Никогда в жизни я туда не вернусь. Ни за какие деньги. Небольшая поправка: разве что за очень большие деньги. Это должен быть денежный эквивалент по меньшей мере трех больших личных яхт. Но и то ненадолго, и все это время мне будет дурно.

Мысли о Люке меня поддерживают. На полу в нашем погребе есть какая-то каменная плита. Может, она закрывает канализационную трубу? В любом случае, мне туда не пролезть. Но Семтекс тощий, как сушеная вобла. Если бы не голова, он бы протиснулся в щель под дверью. Мы часами выкапываем эту плиту, пока наши пальцы не начинают кровоточить. Наконец поднимаем ее, а под ней – ничего, только старая добрая земля.

– По крайней мере, теперь мы знаем, что сейфа Херби там нет, – говорит Семтекс. – Нам придется их грохнуть. Их там двое-трое, не больше. Я не собираюсь гнить в этой яме, как какой-то мудацкий картофель.

– У картофеля тоже есть чувства.

Это правда. Если мне придется кого-то грохнуть, то лучше уж человека с автоматом, чем с пистолетом или ножом. Так больше шансов отобрать у него оружие. Но эта мысль мне не нравится. Потому что я не хочу умирать. В рукопашной, один на один, возможно, я бы сумел завалить Писклю. Он довольно тщедушный, и я бы его задавил своей массой. Если швырнуть его на пол или впечатать в стену, ему гарантировано сломанное ребро или сильная боль.

– Думаешь, нас будут спасать? – спрашивает Семтекс.

– Думаю, нет.

Я действительно не уверен, что Лондон отправит за нами команду спасателей или примет какие-то конструктивные меры. Если они вообще знают, что мы в беде. Надо ли ждать? Не появится ли королевская конница и вся королевская рать? Нас сюда никто не приглашал. Я знаю жертв похищений, проведших в плену больше года, пока шел сбор денег или переговоры о выкупе. Известны случаи, когда письма с требованием о выкупе вообще не доходили до адресатов. Мне очень бы не хотелось оказаться в такой ситуации.

Чтобы выбраться самостоятельно, нам придется кого-то основательно покалечить, и тогда весь налет вежливости, каким бы тонким и малозаметным он ни был, сдует мгновенно.

– Мы выберемся, мы обязательно выберемся, – твердо говорит Семтекс.

В его голосе явственно слышатся интонации человека, который прослушал лекцию по саморазвитию и почерпнул оттуда следующий совет: сформулируй цель и убедительно повторяй формулировку, пока цель не осуществится.

– Как?

– Я пытаюсь тебя подбодрить.

– Получается как-то не очень.

Открывается крышка люка, сверху на нас смотрит Пискля. Он явно доволен такой перспективой. Он что, собирается снова показывать фокусы? Не могу объяснить почему, но в любом фокуснике-любителе есть что-то скользкое и неприятное. Я говорю не о тех любителях, которые стремятся стать профессионалами, и не о тех, кто участвует в любительских представлениях иллюзионистов. Я говорю о фокусниках из баров. О тех, кто возится с картами и монетами. Чьи фокусы – это обыкновенная ловкость рук.

– Вы думаете о смерти? – спрашивает Пискля.

Тут он меня обыграл. Я не могу придумать достойный ответ. Блеснуть остроумием? Удариться в философию? Выдать что-то угодливое? Я цитирую исламское провозглашение веры. Это одна из двенадцати фраз, которые я знаю на арабском. Я ее выучил как раз на такой случай. Когда я был в Ираке, я поставил ее на повтор в магнитоле в машине, чтобы она накрепко врезалась в память.

Когда кто-то что-то тебе говорит, в момент говорения нельзя быть уверенным, что твой собеседник не врет, или чего-то не договаривает, или не собирается передумать. Возможно, потом все выяснится, но конкретно сейчас ты знаешь наверняка. Однако неопределенность достоверности может сыграть тебе на руку.

– У меня был одноклассник, такой же, как ты, – говорит мне Пискля. – Настоящий осел. – Вся моя подготовка к подобной ситуации явно себя не оправдала. – Он даже выглядел так же, как ты. Жирный. Глупый. И над ним все смеялись.

К чему он ведет? Наверное, в школе Пискле приходилось несладко. Он показывал фокусы, чтобы его не побили. Надеюсь, били его частенько. И у него определенно нет бабы. Никто ему не дает. Но что означает его заявление?

– Мне он нравился, – продолжает Пискля. – Поэтому мы пристрелим тебя последним. Тонкие люди, они не смешные.

Напоминаю себе, что угрозы расправы и инсценировки казней – стандартная, чуть ли не обязательная процедура в такой ситуации. Но меня это не утешает. Пискля размахивает автоматом. У меня ощущение, что там, наверху он один. Если бы не автомат и не закон всемирного тяготения который сейчас действует против меня, я бы, может быть, и попытался обезвредить Писклю. Я рад, что выбора у меня нет.

– Не хочу вас пугать, но мне нравится убивать, – заявляет он.

Я ему верю.

Он внимательно смотрит на нас, словно ждет ответа.

– Это нехорошо. Вы должны были меня пожалеть.

* * *

Нельзя все время трястись от страха. В конце концов, ты либо справляешься с паникой, либо тебе просто становится скучно бояться. Возможно, я потерял пару фунтов, но после суток испарины и нервной дрожи, я снова спокоен и собран. Я размышляю о том, как нам выбраться.

На случай, если мы тут застрянем надолго, нужно придумать какое-то мысленное занятие. Так советуют все, побывавшие в плену. Возьми себя в руки, займи мысли чем-нибудь конструктивным. Один американский шпион развлекался тем, что планировал, как он разыщет своих похитителей, их родных и друзей, их домашних животных и поубивает их всех. Он подбирал оригинальные фразы, синонимичные выражению «поубиваю всех, нахрен», как то: «пресеку их дыхательную активность» или «устрою им резкую остановку метаболизма». Когда он вышел из плена, его мысленный список включал более двух сотен фраз.