— Ты имеешь в виду — из-за этого вонючего священника? А я не возражаю разика два сходить послушать его белиберду, если это нужно для чести Спрингеров или чего-то там еще.

— Я имел в виду, наверно, брак вообще. Нелли, я не хочу, чтобы тебя приневоливали.

Мальчишка так сидит, что попадает лишь в самый край поля зрения Гарри; впереди желтые автобусы сворачиваются к бруэрской средней школе, и цепочка машин снова начинает медленно ползти вдоль припаркованных автомобилей, усыпанных листьями, сброшенными с деревьев дождем.

— Кто говорит, что меня приневоливают?

— Никто не говорит. Пру кажется славной девушкой, если ты вообще готов к браку.

— Ты считаешь, что я не готов. Ты считаешь, что я ни к чему не готов.

Гарри выжидает, чтобы улеглась вспышка враждебности, и старается говорить рассудительно, как Уэбб Мэркетт:

— Знаешь, Нельсон, я не уверен, что есть такой мужчина, который был бы на сто процентов готов к браку. Про себя я точно знаю, что не был готов — иначе я не вел бы себя так по отношению к твоей матери.

— Что ж, да, — говорит малый несколько угасшим голосом: не удалось отца зацепить. — Но она свое взяла...

— Я никогда не имел на нее за это зуб. Да и на Чарли тоже. Ты бы должен это понять. После того как мы снова съехались, оба мы вели себя примерно. Даже изрядно веселились вместе. Мне только жаль, что нам пришлось склеивать свои отношения у тебя на глазах.

— Ну. — Нельсон произносит это словно задыхаясь, напряженно и продолжает смотреть себе в колени, даже когда Гарри резко сворачивает на Эйзенхауэр-авеню. Парень прочищает горло и говорит: — Если не считать истории с Джилл. Вот этого, могу поспорить, они не переплюнут.

При этом он издает нечто похожее на хмыканье. Джилл — священное имя для парня: он никогда не говорит о ней. Машина набирает скорость, спускаясь с холма, и детишки испанцев и черных, поднимающиеся на холм в школу, бездумно играют с опасностью, когда крылья машины чуть не задевают их, тем временем Гарри неуклюже продолжает:

— Времена, наверно, были такие.

— Многие ребята, которых я знаю по Кенту, рассказывали истории похуже.

— В этих новых традициях не все, по-моему, правильно. Девчонка переспала с парнем — о'кей, танго в одиночку не танцуют, на парне лежит определенная ответственность, никто не отрицает. А потом, насколько я понимаю, девчонка категорически отказывается делать аборт, хотя за эти двадцать лет вместе с уймой всяких не очень хороших вещей появилось и нечто хорошее, а именно: можно сделать аборт в открытую, в больнице, в чистоте и безопасности, все равно как вырезать аппендикс.

— Ну и что?

— Так почему она отказывается?

Мальчишка взмахивает рукой — Кролику кажется, что он сейчас схватит баранку; пальцы его крепче сжимают ее. Но Нельсон просто повел рукой, как бы показывая широту возможностей.

— У нее на это была уйма причин. Я сейчас забыл, какие именно.

— Я хотел бы услышать какие.

— Ну, во-первых, она говорила, что знает женщин, которых так изуродовали абортами, что они потом не могли иметь детей. Ты говоришь, это все равно как вырезать аппендикс, но тебе же никогда не делали аборта. Она не считает это правильным.

— Я не думал, что она такая рьяная католичка.

— Она и не была ею, да и не является. Просто она говорила, что это противоестественно.

— А что естественно? В наши дни и в наше время, чтобы так попасться, это же неестественно.

— Ну, пап, она застенчивая. Недаром ее прозвали Пру. Пойти по такому поводу к доктору — да она в жизни не согласится.

— Еще бы она согласилась. Значит, застенчивая, а как ребенка сообразить, так не постеснялась. На сколько ты моложе ее?

— На год. Немного больше. Какое это имеет значение? Она ведь не просто хотела иметь ребенка, она хотела иметь ребенка от меня. Во всяком случае, так она говорила.

— Очень мило. По-моему. А ты как это воспринял?

— Я, наверно, решил — о'кей. Это ведь ее тело. Они все теперь так говорят — «это мое тело». Я просто не видел, что тут можно сделать.

— Значит, ты как бы хоронишь ее, да?

— То есть?

— Я хочу сказать, — говорит Гарри и, кипя от возмущения, гудит мальчишкам, которые чуть не бросаются под машину на перекрестке со Сливовой улицей: в начале учебного года на перекрестках еще не стоят регулировщики. — Значит, она решила сохранить беременность, чтобы уже не было пути назад, а тем временем другая девушка стережет тебя, и твои мама и бабушка, а теперь еще и этот священник в юбке решают, когда и как обвенчать несчастную потаскушку. А твоя-то роль во всем этом какая? Нельсона Энгстрома. Я имею в виду, чего ты хочешь? Ты это знаешь? — От досады он ударяет рукой по сигналу на рулевом колесе — тут улица ныряет в выложенный почерневшими камнями туннель, сооруженный в девятнадцатом веке под скрещением Эйзенхауэр-авеню и Седьмой улицы; в сильные дожди его обычно затопляет, но сегодня там сухо. Этот туннель, сооруженный без замкового камня мастерами, которых уже давно нет в живых, считается архитектурным сооружением. Кролику даже в раннем детстве он всегда напоминал о склепе, о смерти.

Они выскакивают из туннеля уже в той части улицы, где на веревках висят мокрые флажки, ограждающие стойки, где по дешевке продают товары прямо с фабрик.

— Ты вот, я хочу...

Опасаясь, как бы парень не сказал, что он хочет получить место в «Спрингер-моторс», Гарри прерывает его:

— Вид у тебя напуганный — это я вижу. Ты боишься сказать «нет» любой из этих женщин. Я тоже не очень-то умел говорить «нет», но только потому, что это у нас в крови, ты не должен отдавать себя на заклание. Тебе вовсе не обязательно повторять мою жизнь — вот, пожалуй, что я хочу тебе сказать.

— А мне твоя жизнь кажется вполне уютной.

Нельсон явно полез в бутылку — так нахально, так хладнокровно он это произносит, что ясно: его оттуда нелегко будет извлечь. Они сворачивают на Уайзер-стрит; лес, выросший на городской площади, возникает туманным зеленым пятном в зеркале заднего обзора.

— Что ж, да, — говорит Гарри, — у меня ушло немало времени на то, чтобы добиться такой жизни. А когда ты этого добиваешься, твоя лодка уже зачерпнула воды. В мире, — говорит он сыну, — полно людей, которые так и не узнают, что их ударило: не успели проснуться, как жизнь уже кончена.

— Папа, ты все говоришь о себе, но я не вижу, какое ко мне-то это имеет отношение. Разве я могу не жениться на Пру? Она не такая и плохая — я хочу сказать, я знал достаточно девчонок и понимаю, что у каждой есть свой потолок. А Пру — личность, она друг. Такое впечатление, точно ты не хочешь, чтоб мы были вместе, точно ты завидуешь или что-то еще. Эта твоя манера без конца напоминать, что она ждет ребенка.

Нет, парня надо бы при случае выпороть.