«Корявое дерево, оно в корень растет. — Зоечка сняла со своей груди цепкие, с обкусанными ногтями руки партнера и, ощутив под ногами жесткий мех медвежьей шкуры, пошатываясь, направилась в ванную. — Мужик чуть лучше черта и то красавец, главное, чтоб у него стоял и деньги были. А вообще-то все они козлы».

Громко размышляя вслух о жизненных ценностях, она залезла в исходящую паром джакузи и первым делом стала приводить в порядок главную свою прелесть. «Так создал Бог, баба начинается между ног…» Горячая вода истомно обволакивала ее невесомое тело, выпитый в изобилии коньячок наполнял желудок теплом, а сердце радостью, и Зоечкины глаза начали потихонечку закрываться. «Парней так много холостых, а я дою женатого. У, козла рогатого…»

Приснился ей банальнейший сон, приторно-сладкий, как засахарившаяся патока, тем не менее для девичьего сердца весьма приятный. Будто бы повстречался ей прекрасный принц в белом балетном трико, обтягивающем нечто совершенно завораживающее, да не пешедралом, а на нежно-голубом «шестисотом». Мастерски, с помощью одного только петтинга, довел он ее до не выразимого пером оргазма и, посадив в «мерседес», повлек в волшебную страну, где хрустально звенели ручьи и журчали прозрачные струи. Под сенью цветущих магнолий принц опытной рукой сорвал с нее батистовое платье, ласково уложил на капот и только сподобился избавиться от своих белых подштанников, как Зоечка проснулась. Господи, какой контраст! Покрытая гусиной кожей, она лежала в остывающей джакузи, принца не было и в помине, правда вот, журчание струи имело место быть. Она повернула голову и, увидев господина Крученка, бодро справляющего по соседству малую нужду, вздрогнула: «Какой мрак!»

А чему было, спрашивается, радоваться-то? Больше месяца своей молодой жизни отдала Зоечка господину Ведерникову, а что толку? На деле проку от него оказалось как от козла молока. Мало того что в койке никакой — трахнуть нормально не может, только обмусолит бедную девушку, так и по жизни жуткий моромой. На бабки его фиг раскрутишь — вот тебе, дорогая, пятьдесят долларов, купи что хочешь, в ресторан ни ногой, а взамен обещанного норкового манто урвал, гад, на летней распродаже шубу из китайской собаки. «Куа… куао… еще и хрен выговоришь, как тот кабыздох называется. — Зоечка с шумом вылезла из джакузи и, мелко дрожа всеми своими формами, завернулась в махровую простыню. — Ладно, сволочь, тебе барбос этот боком выйдет, пожалеешь еще».

— Чего так рано-то, Лохматовская? — Игорь Спиридонович в конце концов иссяк и, пшикнув пенкой для бритья, намазал от души щеки. — Давила бы себе харю, у меня сегодня санитарный день.

С бородой от «Жиллетта» он здорово напоминал сексуально озабоченного гнома, наконец-таки уломавшего Белоснежку, и, отвернувшись, Зоечка принялась чистить зубки — она терпеть не могла, когда ее звали по фамилии.

Да, да, прискорбно, но факт, от второго мужа ей не доспалось ничего, кроме этой ужасной клички — Лохматовская, а сменить ее на прежнюю девичью Кнопкина все было как-то недосуг.

— Ах, Игорек, что-то нездоровится мне, домой бы.

Скоро с туалетом было покончено, и пока Крученок, как истинный мужчина, звонил по телефону в таксярник, Зоечка прямо из банки доела икру, напилась горячего кофе и в ожидании машины навалилась грудью на подоконник.

— Все-таки не дураки были самодержцы, знали, где прописаться, — здесь так кайфово.

В самом деле, красиво Царское Село: золоченые дворцы, парки со столетними дубами, видевшими тинейджера Пушкина, и если бы еще нашлись финансы для реставрации сего великолепия, то было бы и совсем хорошо.

Наконец, обильно извергая ядовитые газы, подкатило жуткое творение горьковских умельцев — цвета детской неожиданности, кошмарно прожорливое, но тупое, как валенок, и господин Крученок потащил из кармана стодолларовую, а также полета тысяч деревянных:

— Вот, зайчонок, как всегда, и довесок тебе на топчилу.

— Спасибо, мой козлик, понадоблюсь — звони. — Зоечка смачно поцеловала его в лысину — «ах, Игорек, Игорек, не знающий устали член, благородное сердце!» — и, убрав зелень в сумочку, принялась спускаться по широкой с бронзовыми перилами лестнице парадного. «И хорошо бы сперма надавила тебе на уши побыстрее…»

Она вдохнула с наслаждением свежесть летнего утра и, сунув в рот сразу две подушечки «дирола», с достоинством устроилась на заднем сиденье.

— Алло, водитель, пожалуйста, на Ржевку. Кивнув, таксист выщелкнул в траву окурок и, крутанув тяжелый, как на самосвале, руль, начал разворачиваться.

— Сделаем.

Скоро царские хоромы в окружении райских кущ остались позади, желтый драндулет выкатился на трассу и, просочившись мимо гаишной заставы, двинулся в направлении Средней Рогатки, ныне гордо обзывающейся площадью Победы. У каменной стамески ушли направо, выехали на проспект Славы и, удачно миновав затор под мостом через Витебский, потянулись в транспортном потоке к мосту мокрушника Володарского.

Четырежды крещенный град трех революций просыпался. Отходившие свое «Икарусы» трясли пассажиров в утробах и вздыхали выхлопными трубами — вонюче и сизо. Народ на остановках косился на часы и злорадно поглядывал на представителей частного извоза — хрен вам, кровососы, не поедем ни за что. Махали метлами еще не проспавшиеся дворники, сгоняя кошек с помойных баков, приступали к трапезе бомжи, а сверху за всей этой суетой наблюдали пернатые и гадили, гадили, гадили..

— Затормозите вот здесь.

Остановив такси на Ириновском, Зоечка расплатилась и, обогнув сборно-панельную махину девятиэтажки, сразу же увидела ведерниковский джип, припаркованный прямо на детской площадке у песочницы. «Ну вот и славно, косолапый в берлоге».

Да, наблюдателен женский глаз: в самом деле, Андрей Петрович переставлял свои ступни сорок восьмого размера несколько неуклюже, по-медвежьи, и, к слову сказать, страшно этого стеснялся.

«А у берлоги выход только один. — Лохматовская двинулась через детскую площадку и, выбрав со сноровкой пумы место для засады, уселась на скамейку за кусты боярышника. — Нет ничего хуже, блин, чем ждать и догонять».

Томиться ей, однако, пришлось недолго. Скоро под ведерниковские окна подали такси, и выкатившаяся из подъезда широкоформатная телка принялась грузиться в него.

Сам Андрей Петрович появился в голом виде на балконе и, наблюдая за процессом посадки, трогательно махал конечностью — сомнений не было, баба только что выползла из-под него. Собственно, не баба — бабища, гвардеец в облегающих крутые бедра джинсах и с размером бюста никак не меньше шестого.

«У такой небось не сорвется — чесалка ковшом. А жопой можно башню гвардейского танка заклинить». Дождавшись, пока такси с соперницей отчалит, Лохматовская стремительно, словно голодная пантера, выбралась из засады и, быстро заскочив в подъезд, принялась подниматься по лестнице. На площадке третьего этажа она перевела дыхание и, облизнув губы, позвонила в знакомую дверь.

— Людок, забыла чего?