– Спасибо за мадленки, что вы прислали, – отозвался Майкл.

Потом повернулся и ушел.

– Ты делаешь честь Регби, – заметил Стюарт.

Они стояли на платформе Юстонского вокзала, в нескольких ярдах от пути, где уже дожидался поезд Майкла, время от времени с ревом выпуская струю пара. Утром они вместе ходили в церковь, потом пообедали в отеле «Савой», где Майкл поразил Стюарта изысканными манерами.

– Благодарю, сэр, – сказал мальчик. В руке он держал ранец. – Надеюсь, что те достойные люди, которым вы меня представили, не оттолкнут меня позже, узнав, кто я такой.

Стюарт отрекомендовал Майкла как сына одной из лучших семей из окрестностей Фэрли-Парк, который заехал навестить его по дороге из Регби. Услышав волшебное слово «Регби», новые знакомые Майкла решили, «лучшая» непременно значит «древняя» и «богатая».

– Уверен, что ты заметил – я знакомил тебя только с теми, кто сам изъявлял желание с тобой познакомиться.

Если даже и так, в дороге все равно могут быть осложнения. Но Майклу не обязательно это знать. Мальчик покачал головой:

– Не заметил.

– Мы в чем-то похожи. Мне ведь тоже нужно контролировать свое поведение, – сказал Стюарт.

Паровоз свистнул, долгий, пронзительный звук заставил их умолкнуть.

– Твоя мать хорошо потрудилась над твоими манерами, – заметил Стюарт, когда рев паровоза перешел в тихий плавный рокот. – У тебя не будет проблем в обществе.

– Моя мать действительно много для меня сделала. Но манерам меня обучала мадам Дюран, – возразил Майкл.

Каждый раз звук этого имени причинял Стюарту боль. Он даже не сразу вник в смысл сказанного мальчиком.

– Ты узнал, как вести себя в английском обществе, от кухарки-француженки?

И в этот миг понял, что в мадам Дюран не было ничего французского, кроме акцента. Южный акцент, о котором Стюарт не мог судить, поскольку французский был ему не родным и поскольку он редко бывал во Франции южнее Парижа.

– Может быть, она и француженка, она никогда не утверждала обратного, – сказал Майкл. – Но я в это не верю, принимая во внимание, что королевскому английскому я тоже учился у нее.

– Мадам Дюран говорит на королевском английском? – медленно произнес Стюарт, не веря собственным ушам.

– Лучше, чем... – Майкл замолчат. – Лучше меня.

Он хотел сказать: «Лучше нас с вами». По странной случайности Стюарт вдруг вспомнил Золушку из той давно канувшей в прошлое ночи. Ее согласные звуки, отполированные, словно грани бриллианта.

«В моей кухне нет ящериц».

Золушка тоже работала на кухне.

Нет, этого не может быть! Он бы ее узнал. Узнал где угодно, при каких угодно обстоятельствах.

В самом деле? После знакомства на один вечер и десятилетней разлуки, в темноте, говоря на разных языках?

– Чему еще учила тебя мадам Дюран, кроме королевскою английского? – спросил Стюарт деланно-беззаботным тоном, сжав набалдашник трости.

– Европейским языкам. И как себя вести в любой ситуации – в присутствии пэра, его жены, его дочерей. – Майкл фыркнул. – Кажется, она однажды объяснила, как нанести прямой удар кинжалом. Я называл ее «герцогиня из Фэрли-Парк».

«Она чудесно выговаривала гласные, чистые звуки, точно пение птичек, населяющих семейные древа, уходящие корнями чуть ли не в эпоху битвы при Гастингсе».

Нет, он просто выискивает черты сходства, которого нет. У этих женщин разные фигуры. Разный цвет волос.

– Ты регулярно виделся с мадам Дюран, пока не уехал в Регби?

– Да, сэр. Почти каждый день.

«Его усыновили достойные люди, но я вижусь с ним каждый день».

Сердце перестало биться. Та малая толика крови, что все-таки достигала мозга, тяжело и лениво билась в его ушах.

– Если ты не против, Роббинс, я хотел бы знать, где ты родился?

Майкл заметно встревожился. Стюарт понял, что давно отбросил беззаботный тон. Сейчас Майкл стал для него важным свидетелем, который поможет ему раскрыть преступление века!

– В Лондоне, сэр. Так мне говорили.

– Сколько тебе было лет, когда тебя усыновили?

– Примерно шесть месяцев.

– Ты говорил, что у тебя сохранились обрывки воспоминаний о детстве. Не помнишь, к примеру, как был в зоопарке?

Мальчик встрепенулся:

– Нет. Но у моей мамы есть шкатулка, где она хранит всякие мелочи на память о моем детстве. Там есть входной билет в зоопарк. Но ни я, ни мои родители ни разу не были в Лондоне.

Стюарта бросало то в жар, то в холод. Он был оглушен, сбит с толку. Из оцепенения его вывел гудок паровоза. Он сказал Майклу:

– Тебе пора в вагон.

Но Майкл смотрел на Стюарта во все глаза, словно он был Духом Грядущего Рождества[23].

– Сэр, откуда вам известно про зоопарк?

Стюарт покачал головой. Ему не хотелось отвечать.

– Сэр, пожалуйста! Умоляю!

Стюарт отвернулся.

– Мне рассказала одна женщина, которую я встретил много лет назад. Она взяла своего крошку сына в зоопарк, а потом отдала в хорошую семью для усыновления.

– Это была мадам Дюран?

– Она не назвала своего имени.

– Вы бы узнали ее, если бы встретили, сэр?

Стюарт молчал.

– Вот она.

Стюарт взглянул на медальон, который сунули ему под нос. К чему это? У него возникло огромное искушение оттолкнуть медальон. Он выстроил Тадж-Махал над гробницей воспоминаний о Золушке и привык там молиться. Прошло столько лет! Иногда правда может быть губительной. Иногда...

Но он взглянул, не смог удержаться. В медальоне были две фотографии. На одной улыбался Майкл, сидя между матерью и отцом. На другой был Майкл, лет на пять младше, чем сейчас, вместе с женщиной лет тридцати, в соломенной шляпке-канотье, украшенной парой крылышек бога Меркурия.

Стюарт узнал ее не сразу. Может, потому, что ее щеки округлились, подбородок стал не таким заостренным. Может, потому, что фотография пожелтела от времени, а его воспоминания расцвечивали яркие краски. Голубые глаза, как море на отмелях вблизи Мальдивского атолла. Губы-розы в полном цвету. Волосы темно-золотого цвета, как золото инков. Может, потому еще, что он привык думать о ней как о трогательной, беззащитной девушке. Но женщина на снимке смотрела прямо и смело, излучая силу и энергию.

Но когда Стюарт всмотрелся в ее глаза, у него не осталось сомнений. Он отказывался ее узнавать. Отказывался понимать, что Золушка и мадам Дюран – одно и то же лицо. Слишком поздно!