Индиго цеплялась за меня. Её губы были перепачканы животным жиром, глаза наполнены слезами, и моё сердце готово было разорваться. Голос её был тихим и жалобным, как у загнанного в угол ребёнка.

– Разве наша жизнь была такой ужасной, что тебе пришлось её уничтожить?

– Я не пытаюсь ничего уничтожить. Я лишь пытаюсь выжить с тобой.

Индиго слабо заскребла пальцами по моему блейзеру, а потом её веки дрогнули и сомкнулись.

Бережно я опустил её на пол, подальше от осколков стекла, чтоб она не поранилась, когда придёт в себя. Поднялся и встал над ней. Моя цветочная жена, моё лукавое синее небо. До этого мига я даже полностью не осознавал, что в ту ночь мне было предначертано что-то проиграть. Дом сделал свою ставку, будь то моя жизнь, моя любовь или моя память.

Я стоял лицом к стене с головами животных. Орикс и дикая кошка ухмыльнулись. Альпийские козлы усмехались своими квадратными зрачками. Серны и овцебыки смотрели скучающе. Косуля глядела сквозь полусомкнутые ресницы.

«Я скрыла свои тайны в яйце, в ларце, внутри зверя, что стоит противоположно взгляду, устремлённому вперёд».

Противоположностью взгляда, устремлённого вперёд, был взгляд, устремлённый назад. Я улыбнулся ясной разгадке. Взгляд, устремлённый назад. За моей спиной, противоположной от черепов, стояла самка оленя, единственная в комнате.

Подхватив охотничий нож, я вонзил его в горло оленихи, под пушистым подбородком, и потянул. Пыль взметнулась в воздух, и сухие розовые лепестки рассыпались по полу. Моё лезвие упёрлось во что-то твёрдое.

Маленькая золотая шкатулка.

Внутри оказался рваный билет на автобус. Имя владельца было сорвано, а бумагу покрывали тёмно-коричневые пятна. Я отодвинул бумажку, чтобы посмотреть, что под ней.

И там, на квадратике алого бархата, лежал ржавый ключ в виде скворца на золотой цепочке.

Глава двадцать девятая

Лазурь

Можно знать человека во всей полноте – как он открывается под определённым углом света, бьющего в глаза, в поэзии фотонов и частиц, в конкретных длинах волн, приспособленных к вашему росту, к контурам ваших ноздрей, к потаённому ландшафту ваших нейронных связей. Ваш разум создаёт карту этого человека, и даже если вы ступаете босыми ногами, с завязанными глазами, эта местность будет истинной.

И она – истинна.

Но лишь под определённым углом.

За неделю до дня рождения я решила сообщить Индиго о своём решении. Я была не готова присоединиться к Иному Миру прямо сейчас, но я и не стану Сьюзен Изгнанницей. Об этом сообщил мне сам Иной Мир, и его красота была обещанием: он никогда не покинет меня.

Я пыталась рассказать об этом Индиго с тех самых пор, как приняла предложение матери, но каждый раз, когда расправляла плечи и репетировала, что скажу, моя решимость угасала, пронзённая железными воротами Дома Грёз. Каждый раз я медлила. А однажды после полудня у Тати случился приступ с криком, и она ударила Индиго по лицу так сильно, что та полчаса плакала. А в другой раз Индиго пребывала в мрачном настроении, разбросала все свои краски по лужайке, потому что что-то в нашем «даре» пошло не так.

Но сегодня было иначе. Сегодня я скучала по Индиго.

Пару дней назад она позвонила в дом моей матери, объяснив, что на территории велись какие-то работы, слишком громкие для нас обеих. Я была рада остаться – испытала облегчение, что она не попросилась прийти ко мне, – и лишь когда я снова оказалась перед Домом Грёз, то осознала, как сильно скучала по своей подруге.

Впервые за время, показавшееся вечностью, я скучала по нашим чаепитиям в башне, по тому, как она вплетала драгоценности мне в волосы и позволяла лежать у неё на коленях, а сама читала мне вслух истории, где умные мужья ловили своих жён-селки, и целые королевства вырастали по другую сторону старинных часов.

Я скучала по тому лёгкому чуду, которым была жизнь рядом с Индиго. Когда я примерила её серьги с рубинами цвета голубиной крови, то видела, откуда они, видела очертания дворцов со шпилями, сокрытых в туманах роскошных зелёных гор. Когда я спала на наволочке из шёлка-сырца, то мне снились разноцветные шатры, и конский мускус, и запылённые дороги.

В доме моей матери ничего этого не было. Были походы в библиотеки, отправка документов факсом, исследования цен на учебные программы в колледже и бесконечная распечатка заявлений для подачи, напечатанных мелким шрифтом. На этой стороне не было рубинов цвета голубиной крови и подушек из шёлка-сырца, не было золочёных книг и комода, купленного и привезённого из дворца казнённого на гильотине виконта.

Разница была очевидна: в Ином Мире я ничего не буду желать, тогда как в этом мире не было ничего такого, чего бы я, напротив, не хотела. Даже при этом, в тот же миг, когда я оказалась в Доме Грёз, мне хотелось плакать. Мама уже начала подыскивать для нас квартиру на материке. Грязные тесные комнатки без люстр, без средневековых гобеленов на полированных деревянных стенах, без волшебства, пропитавшего каждую половицу.

Я замерла на пороге, привалилась к двери. Дом пожалел меня.

«Не грусти, – сказал он. – Я подожду».

Дом окутал воскресный дневной свет сонливой беспечностью и развесил в воздухе бриллианты и пылинки. Притянул ароматы гортензий и лилий и окутал мою шею сладостным нежным напевом вполголоса, доносившимся сверху. Я знала этот напев – знак того, что Тати очнулась и пребывает в ясном сознании. Возможно, даже счастлива.

Индиго вышла из гостиной и рассмеялась при виде того, как я хваталась за дверной косяк.

– Ты чего там так стоишь? Заходи!

Она была одета в изумрудный атласный халат, под которым были только футболка и боксеры. Волосы были спутаны и разлохмачены от косичек, которые она, должно быть, заплетала ранее. Её кожа сияла, и я была поражена её красотой.

Всё это время я думала о том, каково это будет, уехать, о том, что я буду делать и какие места смогу посетить. Часть меня предполагала, что Индиго тоже поедет, но чем дольше я смотрела на неё, тем больше понимала, что всё от неё, что я сумею взять с собой, – это изгиб её улыбки, обилие пылинок и эхо цветочного аромата.

Так часто мы мечтали об одном и том же, и казалось, эти мечты скользили между нашими черепами, передаваясь туда-сюда как дыхание. Но как далеко и как быстро сможет мечта перенестись от одного разума к следующему? Что, если наша заблудится где-то над морем, нас