На пологом склоне метров на сто внизу застыли четыре танка. Мой — головной бригады, и три «пантеры». Одна — пушкой в борт нашей, другие две — кормами.

У «тридцатьчетверки» пробита моторная часть. Она еще дымится. Танкисты возятся у рваной по краям пробоины. Рядом валяются красные баллоны разряженных огнетушителей, белая пена которых застыла оспинами на черной броне и катках. Пламя сбили, но что-то еще тлеет или просто угарит неостывший дизель.

«Пантеры» замерли, выкинув позади себя высеребренные катками гусеницы. Люки открыты. Неподалеку от машин в сажени друг от друга уткнулись в молоденькую траву трупы немцев в черных мундирах. Кажется, скомандуй — и двинутся они по-пластунски по этой самой мартовской траве.

Весь склон перепахан гусеницами, следы наших траков — поверх фашистских. Бой скатился в лощину. Гремит, завывая утробно, у самого шоссе, что словно прячется за стволами столетних каштанов. Немцы поспешно отходят на задних скоростях, лупят бесприцельно, похоже — заманивают.

Я подхожу к вездеходу, хочу доложить и не могу. Молча прислоняюсь плечом к броне. Ломит раненую руку. Вот, черт, не повезло.

Гвардии подполковник поднимает бинокль, приглядывается и замечает на дороге укрытие за стволами деревьев коробки «фердинандов». А гвардейцы идут на полном газу, из впадин им не видно, что там на дороге. Сейчас немцы свернут вдоль шоссе, а «тридцатьчетверки» за ними, значит, подставят свои борта «фердинандам».

— Засада. Танкам отойти к высоте. Поврежденных машин не бросать, — диктует комбриг радиограмму. На гребень, так что вся высота вздрагивает, выкарабкиваются тяжелые СУ-152.

— Товарищ подполковник, батарея…

— Огонь по «фердинандам» на шоссе, — обрывает Стрельцов рапорт комбата.

— Есть! — отвечает тот и бежит к самоходкам, левой рукой придерживая планшет.

Чуть ли де разом по-медвежьи ухнули тяжелые, тупорылые орудия. И не успела эхом отозваться даль, столбы земли и пламени взметнулись на шоссе, кувыркаясь в небе, полетели, словно горящие спички, прямоствольные каштаны. «Фердинанды» попятились, прячась за полотно дороги. Гвардейцы увеличили прицел.

Задним ходом, словно раки, грозя друг другу стволами орудий, расползались наши танки и немецкие. Боль в руке все сильнее, стараясь не потерять сознания, забираюсь в люльку мотоцикла. Подниминоги отправляет меня в санбат. Что делать? Подчиняюсь.

Бригада еще до этого боя больше чем наполовину стала самоходно-артиллерийской, а не танковой. Побитые и полусгоревшие машины из ремонта возвращались редко. Не успевали их «подлечивать», а потери в стремительных боях были велики. Бригаду, чтобы она не потеряла боеспособность, пополняли новенькими самоходками с дальнобойными скорострельными пушками разных калибров.

Боевые танковые порядки вытеснялись артиллерийскими, строго уставными. Самоходчики — люди из полковых школ и училищ, дисциплина у них довоенного уровня. Попробуй обратись не по званию к командиру артустановки — так пиши пропало, без взыскания не обойтись. Танкисты из молодежи к такому не привыкли, а «старички» в передрягах фронтовых давно отучились от формальностей. Даже офицеры-танкисты среди самоходчиков чувствовали себя, как говорят, не в своей тарелке.

— Гвардии старший лейтенант, командир четвертой батареи… — представился комбат-артиллерист.

— Какой батареи? Что за батарея? — возмущался офицер-танкист. «Боги войны» имели свою гордость и не сдавались.

— Четвертой батареи.

— Не батареи, а роты!

— Нет, батареи!

Танкистов в бригаде все же больше. На самоходные орудия попадали они из госпиталей, с подбитых танков. Шли на САУ с великой неохотой, как на вынужденную посадку. Путались танковые команды с артиллерийскими, танковая тактика — с самоходной. Танкисты расчет вели на ближний бой, самоходчики избегали его, предпочитали дальний или с закрытых позиций, ссылаясь на тяжесть брони и малую скорость.

Гвардии подполковнику Стрельцову стали поступать рапорты с жалобами, больше от самоходчиков…

Евгений Александрович своего «комиссара» гвардии майора Пименова не упрекал — не можешь, мол, сдружить пополнение с ветеранами бригады. Подполковник пригласил командира к себе в штабной автобус и просто спросил своего замполита:

— Что будем делать, Иннокентий Фролович?

Долго размышлять времени не было — бригада вела бои. Не все артиллеристы жалуются. Кое-кто таит обиду, другой уживается с ней, и все же она нет-нет да при случае и даст о себе знать. Подтачивает в человеке боевой дух.

— Некоторые офицеры, — говорил Пименов, — я имею в виду и танкистов и самоходчиков, думают, что они командуют пушками, танками, пулеметами.

— И что же? Не правы офицеры? — Стрельцов прищурился, словно хотел навести своего замполита на определенную мысль. Ведь дело не в том, чтобы помирить двух или трех человек, надо сплотить всю бригаду, развязать, а не разрубить гордиев узел.

Пименов улыбнулся, должно быть, понял взгляд комбрига.

— Так вот, — говорил он, — догнал я на днях разведку на марше. Впереди горящая деревня, немецкая батарея гвоздит откуда-то, на обочинах рвутся снаряды. Разведчики стоят. Подхожу, не замеченный ими, к самоходке, у которой столпились люди, и слышу лейтенанта Снежкова…

«Это про меня!» — настораживаюсь я.

Стрельцов достал лачку «Беломора», закурил, глубоко затянулся, о случае в разведке он знает из рапорта командира артустановки Швецова. Помню, как это было:

— Почему, Швец, отстаешь? — спрашиваю.

— Я не танк, а пушка! — отвечает Швецов.

— Не пушка ты, а хлопушка!

— Я?

— Ты и все твои! Я в бой ввязался, батарею смять надо наскоком, за нами бригада идет. А ты отстал и с «закрытых» в белый свет, как в копеечку, хлопаешь…

— Я — трус? — лейтенант Швецов схватился за пистолет…

— Только где там, — рассказывает сейчас Пименов, — десантники Снежкова, сержант Прончатый и рядовой Агафонов, обезоружили Швецова. «Да, так было», — думаю я. Тогда я прыгнул в башню и повел самоходки в танковую атаку на помощь «тридцатьчетверкам».

— Так, Снежков? — обратился ко мне Пименов.

— Так точно, товарищ гвардии майор! — подтвердил я и подумал: «К чему это он клонит?»

— После боя хотел я отстранить от командования обоих лейтенантов, — продолжал замполит, — хотя и смяли они батарею и путь бригаде расчистили. Снежков нарушил устав, но ему нужна была стремительная поддержка, а не