– Зато у них красивые волосы.

И как только Кейт это сказала, она тут же стащила с себя свитер Пег. Она уже и говорить начинает как Пег! Бормочет всякую чушь, глядя на экран! «Красивые волосы», надо же! Неужели с ее языка могло сорваться такое? Хотя ведь это чистая правда: волосы у Макмарри и впрямь лежали на редкость красиво, хоть и были весьма шаловливо растрепаны.

Патрик, казалось, настолько углубился в собственные мысли, что, пожалуй, и не видел, что происходит на экране; он сидел перед телевизором, и голубые отблески играли на его лице, высвечивая яркие, но усталые глаза.

Кейт точно не знала, когда именно ее сморил сон, но, когда она проснулась, ей показалось, что уже глубокая ночь. И в окнах телефонной станции не горел свет, как обычно.

– Наш телеканал завершает свои передачи…

Экран телевизора померк, и комната наполнилась пронзительным, как у свиньи, электронным визгом. Кейт поспешила выключить телевизор. Свиней с нее пока хватит. Все еще очень сонная, она не сразу сообразила, где находится, и громко спросила:

– Патрик, ты где?

В квартире было темно. Но, казалось, это совсем не та темнота, к которой привыкла Кейт. Ее квартира была гораздо тише и смотрела на реку. А квартира Патрика окнами выходила на самый оживленный конец Бродвея. И стоило Кейт выключить телевизор, квартира сразу наполнилась самыми разнообразными звуками. По улице туда-сюда ходили люди, ездили машины, из пабов выходили запоздалые посетители. Даже в воскресенье некоторые пабы всю ночь держали заднюю дверь открытой, чтобы те, кто работает по ночам, мог еще до рассвета быстренько проглотить свой «жидкий завтрак» – пинту пива с разбитым туда сырым яйцом. Наверняка было уже за полночь, и выпивохи с осоловелым взглядом плелись домой, то сползая с тротуара на проезжую часть, то снова возвращаясь на тротуар. Некоторые пели старые песни, некоторые предпочитали новые. Одни что-то выкрикивали, обращаясь друг к другу. Другие, задрав голову, пытались докричаться до Бога. Но не до того Бога, которому молилась Кейт, а до другого, сердитого, сидящего у себя в раю и не желающего тратить время на всяких дураков. Время от времени по улице, визжа тормозами, проносились пожарные или полицейские машины – они мчались туда, где случилась какая-то беда. Прошла группа телефонисток, то ли закончивших смену, то ли только еще приступающих к работе. И постоянно гудели автомобильные гудки. Квартира Патрика находилась на втором этаже, прямо над магазином, и улица здесь казалась гораздо ближе и шумела гораздо громче, чем в квартире у Кейт.

Если я буду здесь жить, значит, я всю оставшуюся жизнь буду слушать эти звуки и смотреть, как закрываются все эти заведения, подумала Кейт и вздрогнула, точно от холода. Не получалось даже представить себе, как Пег ухитрялась терпеть весь этот шум.

– Патрик?

Шея у нее болела после спанья в кресле. Она смутно помнила, как Патрик укрыл ее одеялом, заботливо подоткнув его со всех сторон; как раз это ее тогда и разбудило на какое-то мгновение. Но Патрик явно не говорил, что собирается куда-то уходить. Он вообще ничего тогда не сказал. Просто подоткнул одеяло и поцеловал ее в лоб.

– Патрик, ты где?

Нигде его не было! Больше всего Кейт хотелось сейчас вернуться домой и лечь в свою маленькую беленькую кроватку. Хотелось вновь оказаться там, где она знала скрип каждой половицы, узнавала шаги и голоса всех соседей, когда те поздно ночью поднимались по лестнице. Но нельзя же было просто так взять и уйти; нет, это было бы нехорошо по отношению к Патрику. Кейт ощупью двинулась вдоль стены, пытаясь отыскать выключатель, но не нашла и снова крикнула:

– Патрик!

Нет, он не спал в своей комнате. Она дважды постучалась.

– Патрик!

Не было его и в ванной. Наконец, у входной двери Кейт обнаружила выключатель и зажгла свет.

– Патрик, ты где?

Она открыла дверь и выглянула на площадку. Лестница, ведущая вниз, в магазин, была освещена очень скудно. Две лампочки оказались попросту вывинчены. Кейт на мгновение почудилось, что с улицы донесся голос Патрика; она затаила дыхание и старательно прислушалась. Нет, это был не он.

С самого утра Кейт почти ничего не ела, и теперь у нее даже голова немного кружилась от голода. Она осторожно спустилась по лестнице, держась за перила: ей вовсе не хотелось грохнуться в темноте. Здесь не то, что у нее дома; здесь, если она упадет, ее и найдут-то не сразу. Входная дверь внизу оказалась заперта, но засов не задвинут. Значит, Патрик куда-то вышел. Но куда? Дверь в магазин была открыта.

– Патрик? – теперь уже шепотом позвала Кейт.

Белая шерстяная шляпа Патрика висела на вешалке рядом с тщательно отстиранным и накрахмаленным халатом, готовым к следующему рабочему дню. Кейт услышала, как кто-то открывает входную дверь в подъезде. Скрипнули половицы.

– Патрик, это ты?

– Кейт, ты где?

Он, похоже, удивился, увидев ее. Должно быть, запирая на ночь подъезд, он заметил, что дверь в магазин открыта, и заглянул туда.

– Ты что, решила немного перекусить на ночь глядя? – весело спросил он, но Кейт его веселье отчего-то показалось фальшивым.

Патрик переоделся. Сейчас на нем был черный свитер, какая-то темная куртка и темные брюки. И свои серебристые волосы он старательно расчесал, однако они, как всегда, выглядели слегка растрепанными. В пабе он явно пропустил пару кружек – от него пахло портером.

– Я тут гамбургеры принес, – сказал Патрик. – С луком. Ночью кошмары будут сниться.

В правой руке он держал промасленный белый пакет. Оказывается, он сбегал в паб, и миссис Браун согласилась кинуть на сковородку пару котлет.

– Понимаешь, я проснулся страшно голодным.

От принесенного свертка исходил головокружительный запах говяжьих котлет и сырого лука. И еще горчицы. Но за всем этим таилось что-то еще. Патрик явно чего-то недоговаривал.

– Нехорошо есть так поздно, – сказала Кейт.

– А ты считай это ранним завтраком. – Гамбургеры, завернутые в вощеную бумагу, были еще теплыми. – И бургеры, правда, очень вкусные.

Но Кейт не оставляло ощущение, что Патрик что-то от нее скрывает. Может, у него есть другая женщина? Кто его знает. Во всяком случае, когда они снова поднялись по лестнице, а потом прошли в его комнату и, усевшись прямо на кровати, стали есть гамбургеры, вид у него был печальный. Кровать у Патрика была такой же узкой, как и у самой Кейт. И такая же беленькая. Белое покрывало, белые простыни – все это было таким ужасно знакомым…

Когда они поели, Патрик, повернувшись к Кейт спиной, стащил с себя рубашку. Она поцеловала его в шею и вдруг поняла, что так и не рассказала ему о том розовом костюме, ее костюме – теперь он стал уже их костюмом – и о том, что Супруга П. собирается носить свой розовый костюм даже в Индии. Кейт знала, что Патрик был бы так же горд этим, как и она сама. Но она так и не успела ничего ему сказать, потому что он вдруг выскользнул из ее объятий и мрачно сказал: