– Понимаешь, Кейт, я все думал о сегодняшнем дне. И о тебе…

У нее чуть сердце не остановилось.

– Мне очень жаль, что я…

Она не договорила, но ей действительно было очень жаль. Жаль, что она не Пег, что она недостаточно старомодна, что она вообще не такая, какой, видимо, представлял ее себе Патрик. Однако колечко Пег по-прежнему крепко сидело у нее на пальце и явно не собиралось с него слезать.

– Тебе совершенно не о чем жалеть, Кейт. Это мне нужно было как следует подумать. Ведь жизнь, которую я тебе предлагаю, не слишком-то роскошная.

– Да все хорошо…

– Это не «Chez Ninon».

– А вот это вовсе не обязательно, – твердо заявила она.

И он поцеловал ее – так нежно! И Кейт верила, во всяком случае очень надеялась, что эта нежность искренняя.

Загвоздка с розовой шляпкой заключалась в том, что ее сразу все замечали. Особенно если в ней выйти в половине пятого утра да еще в декабре. А уж если надеть такую розовую «коробочку» в церковь, как это накануне сделала Кейт, так на нее и вовсе все станут обращать внимание. В таком месте, как Инвуд, достаточно мимолетного поцелуя у дверей мясной лавки – он не останется незамеченным и породит массу сплетен.

Через неделю в магазин пришел сам отец Джон, чтобы лично переговорить с Патриком.

– Некоторым дамам в нашем приходе не очень-то нравится Кейт; они упорно твердят о ее «недостаточно прочных моральных устоях». Эти дамы станут возражать, если вы попытаетесь объявить в церкви о своем намерении вступить в брак и выразите желание там венчаться. Хотя они, конечно, не так хорошо знают Кейт, как знаем ее мы.

Как только священник ушел, Патрик закрыл магазин и без предупреждения явился в «Chez Ninon», войдя внутрь через служебный вход с надписью «Только доставка».

– Мы можем поговорить и позже, – сказала Кейт.

– Нет, не можем.

Шла самая середина рабочего дня. Об уединении и речь не могла зайти. В мастерской даже стоять толком было негде. Над головой с ламп дневного света свисала тусклая мишура. По радио что-то тихо напевал Перри Комо. До Рождества оставалось меньше месяца, так что из кладовой были извлечены практически все манекены, поскольку каждой клиентке что-нибудь было нужно: жакет-смокинг, или бархатное платье для ужина в кругу семьи, или вечернее платье для рождественского приема, или элегантный брючный костюм для встречи Нового года. Работы хватало не только у девушек из мастерской, но и у неприметных «мышек» из отдела прет-а-порте.

– Ты слышала, что я сказал, Кейт?

Они стояли среди целого моря безголовых манекенов. И разговаривали шепотом. «Let it snow»[55], – пел Перри. Снаружи, за стеклянными панелями окон, лежал Манхэттен: казалось, он обхватил себя руками и весь дрожит от холода. Погода стояла на редкость слякотная, дождь со снегом. Кейт видела, как бледен Патрик, и это ужасно ее пугало, но все же в глубине души ей было приятно, что он нашел время, чтобы привести себя в порядок, надеть пиджак и галстук, наскоро побриться и даже плеснуть на шею и щеки одеколоном. Он выглядел вполне прилично – хоть и явился без предупреждения и совершенно некстати. Но выглядел он, безусловно, презентабельно.

– Нам нужно немедленно сходить в мэрию и подать заявление, – сказал Патрик. – Пусть нас поженят. Это положит конец всяким сплетням.

Хотя манекены и были безголовыми и глухими, у девиц в мастерской слух был отличный. Стук швейных машин, болтовня, смех – все это медленно стихало вокруг Кейт и Патрика, пока Кейт не поняла, что слышит – в почти полной тишине – лишь хриплое дыхание Мейв, которая никак не могла избавиться от простуды, и ее лающий кашель не мог заглушить даже настырный рефрен Перри: «Let it snow. Let it snow. Let it snow». Патрик стоял так близко к Кейт, что, казалось, вот-вот ее поцелует, однако целовать он не стал.

– Бесконечные сплетни очень вредят моему бизнесу, – сказал он.

Кейт держала в руках вечернее платье, которое приводила в порядок для Супруги П. Платье было сшито в «Chez Ninon», хотя Хозяйкам было отлично известно, что практически такое же платье есть у миссис Ньюхаус, жены издателя одного модного журнала. Она купила свое платье у Ланвен [56] после того же показа, во время которого Хозяйки и срисовали дизайн. Собственно, платья были почти близнецами. Один и тот же цвет. Одинаковая вышивка бисером. Одинаковая ткань. Если бы обе дамы это обнаружили, была бы настоящая катастрофа.

Кейт держала платье, словно отгораживаясь им от Патрика и от всего его мира. Платье оказалось довольно тяжелое, с длинной, в пол, юбкой из атласа цвета слоновой кости. Лиф и шалевый воротник были расшиты бисером – красные розы по рубиново-красному шелку. Крошечные бусинки, пришитые непрочной ниткой, все время осыпались. Они и сейчас медленно сыпались на пол – тщательно вычищенные туфли Патрика уже все были покрыты рубиновыми бисеринками.

– Кейт, – сказал Патрик, – эти женщины возражают против того, чтобы мы объявляли о свадьбе в церкви. Они считают нас недостаточно морально устойчивыми. Ты понимаешь, как это нехорошо?

Она понимала.

Эта вышивка бисером никогда не перестанет осыпаться, думала она, сколько бы раз я ее ни закрепляла. Нитки так и будут постоянно рваться. В этом платье Супруга П. всюду оставляла за собой шлейф красных сверкающих бисеринок. Даже Проуви не сумела справиться с этой проблемой. Да с ней никто не сумел бы справиться. Это был настоящий дизайнерский просчет. Шелковая нитка, которой полагалось шить – и тем более вышивать бисером! – такую тонкую ткань, попросту не могла выдержать сколько-нибудь продолжительной носки, не говоря уж о нескольких одеваниях.

И в довершение всего теперь перед Кейт стоит Патрик и требует, чтобы они немедленно поженились.

Ситуация на обоих фронтах складывалась совершенно невозможная.

– Я очень занята, – сказала Кейт.

А Перри все пел: «When we finally kiss goodnight…»[57]

Глаза Патрика больше уже не были ярко-голубыми; теперь они казались тускло-серыми, почти бесцветными.

– Ты понимаешь, что я пытаюсь тебе втолковать, Кейт? Большая часть моих покупателей живет именно в нашем приходе.

«Let it snow», – снова затянул Перри, и кто-то выключил радио. В мастерской стало совсем тихо.

Платье, которое Кейт по-прежнему держала в руках, показалось ей невыносимо тяжелым.