Выйдя на западный берег Серебряного озера, он некоторое время шел по дорожке, повторявшей все изгибы береговой линии. Гладь озера, залитая тусклым рассеянным светом, вопреки названию имела матовый цвет и напоминала запотевшее зеркало. Листы деревьев трепетали, потревоженные порывистыми выдохами ветра, в их многообразии всё отчётливей проступали цвета и оттенки осенней палитры, зелёному приходилось отступить почти повсеместно; кое-где заметно поредели ещё недавно густые кроны – листопад начинается исподволь, через недельку-другую глядишь – и опадать уже нечему, всё осыпалось, облетело, и только голые прутья торчат, не то пучками розог грозят серому, стальному небу, не то безобидными вениками тянутся к нему – чего, мол, изволите.

А на озере взад-вперёд плавали утки, как правило, целыми семьями – мама-утка впереди, а за ней гуськом – подросшие за лето утята, на свет появились они лишь в этом году, а как много успели! – набрали вес, встали на крыло, их уже почти не отличить от взрослых. Селезни держатся отдельно, это в брачный сезон их хлебом не корми – дай уединиться с милою утицей, а теперь – всё, любовь прошла, впереди перелет за тысячи километров, из которого далеко не все в следующем году вернутся на родное озеро.

Проходя мимо Павильона Орла, отделённого от берега матовой полосой озёрной воды, Андрей вспомнил, как водил на Длинный остров ватагу немцев, а Фридрих наблюдал за ним исподтишка, замышлял, как уверяет Виктор, недоброе… В словах Вити на этот счёт просматривалось здравое зерно: фон Берг – явно не тот, за кого себя выдаёт, – но следует ли из этого его причастность к ограблению или убийству?! Советуясь на этот счет с Агриппиной, которая с дрезденским профессором не встречалась, а потому делала свои умозаключения, основываясь исключительно на словах Андрея, он (не без её помощи) пришел к выводу, что Фридрих вполне тянет на жулика международного масштаба. Великое множество подобной публики занимается производством и сбытом поддельных «Тьеполо», «Сезаннов», «Ренуаров» и пр., снабжая виртуозно исполненные копии сертификатами об их несомненной оригинальности, а то и целенаправленно крадут из музея определенную картину, которая затем оседает в частной коллекции и окончательно теряется для всего остального мира. В этом своеобразном «бизнесе» нынче крутятся бешеные деньги. Что же касается убийств и неприкрытого бандитизма – это навряд ли, сказала Агриппина: он все-таки профессор… Андрей с ней не спорил, однако усмехнулся про себя: музейный вор на «мокруху» не пойдёт? Бывает, случается, к счастью, редко. А вот Виктор – хорош гусь! Обещал ведь разузнать побольше о фон Берге, да и забыл. Впрочем, и сам он тоже хорош – не напомнил…

У небольшого мостика он повернул влево, на другую дорожку, которая метров через двести приведет его к колонне Орла – вон она, уже маячит впереди! Однако Андрей повернул вправо, на тропинку, и скоро колонна Орла окончательно исчезла за плотной стеной желтеющих деревьев. Над тропинкой возвышались столетние пихты, лес становился гуще, но вот среди буйных зарослей кустов и деревьев показался покосившийся забор, вернее, фрагменты забора. И тут же, внезапно, из кустов выступила сама сторожка – оранжевая, издали нарядная, но вблизи мёртвая, беззубая, давно слепая, точно циклоп Полифем через много лет после встречи с Одиссеем.

Он остановился, наблюдая. При внимательном рассмотрении выяснилось, что одна половина домика, перед которой тропинка изгибается дугой, явно необитаема, в то время как дальняя его часть, спрятавшаяся за кустами, похоже, действительно заселена. Надо же, даже дымок чуть курится над трубою! Видимо обитатель жилища изо всех сил пытается обогреваться.

Андрей решительно направился к дальней половине сторожки, продираясь через кусты. А вот и дверь, какая-никакая – фанерная заслонка – держится на одном гвоздике.

– Есть кто живой? – крикнул он. Постоял, вслушиваясь в тишину, которая вовсе не была безжизненной, и снова возвысил голос: – Эй, хозяин!

– Ну, чего надо, тетюха?

Вопреки ожиданию, голос звучал глухо, будто из-под земли. Андрей отодвинул фанеру и ступил вовнутрь. Остановился, привыкая к полумраку, потом огляделся. Никого!.. Он собрался было вновь позвать хозяина, как вдруг откуда-то из подполья (пол во многих местах был проломан) появилась кудлатая и практически седая голова мужчины. «Ну, вылитый гном!» – подумал Андрей. Однако по мере того, как хозяин сторожки поднимался, впечатление Андрея менялось – тот отнюдь не походил на карлика. Лицо у жителя подполья было серо-коричневым, а в глазах залихватски искрилось шизовое озорство – вечная юность сумасшествия.

– Григорий? – спросил Андрей и широко улыбнулся, невольно стараясь придать лицу такое же шизовое выражение, подсознательно сигнализируя – «я свой».

– Я – Гриша. А тебе чего надо?

– Да вот карту хотел купить, – честно признался Андрей. – В подземелье спуститься собираюсь, а карты нет, непорядок.

Несколько секунд Гриша пребывал в некоей задумчивости, почёсывая подбородок грязным ногтём большого пальца, что явно указывало на интенсивный мыслительный процесс.

– Карту-у-у? – воскликнул он наконец и перестал скрести подбородок. – Карты имеются, да, видать, время ещё не созрело. Владыка придёт, карта понадобится, а все картиночки у меня… Тю-тю картиночек! Ну, владыка и скажет, любую цену даю я тебе, Гриша, за карту. А я скажу так: чего найдёшь в дальнем углу самого дорогого, то и отдашь Грише. И он согласи-и-ится! – протяжно прогудел Гриша.

– Продай карту, – сказал Андрей и протянул сумасшедшему сторублёвку. Тот, однако, руку его отстранил.

– Другие придут, с ними договорюсь. А ты уйди – нож не хочешь принести, жалко тебе ножика ржавого, себе хочешь заграбастать вселенную, ан фигушки!

Между ними завязалась перепалка (с элементами дискуссии shiza-style). Андрей был настроен решительно, и упорно уговаривал Гришу уступить карту, Гриша упрямо талдычил про «владыку ножиков», сдабривая свой основной тезис полной околесицей. Кажется. Андрея он не слушал, или просто не слышал, так что напрасно тот совал ему в коричневую, заскорузлую от грязи ладонь сто рублей, потом двести, потом триста, а затем и четыреста (больше с собой не оказалось). Но Гриша, словно не замечая протянутых ему денег, как заезженная пластинка на разные лады твердил своё «условие», требуя в уплату «любимую находку, из красного уголка», «колющее, режущее, от корявых буковок беременное», «нож, за которым пойдёшь, отыскаешь – не трожь… мне его принесёшь», отчего у Андрея возникло чёткое убеждение, что Гришина рифмованная околесица это стопроцентный бред сумасшедшего.

В таком ключе они препирались довольно долго и вполне безрезультатно, так что первоначальная уверенность Андрея в успехе таяла на глазах: нет ничего хуже, чем торговаться с безумцем. Он хотел уже притворно капитулировать и принять Гришины условия (принесу, мол, что попросишь… главное карту получить, а там как получится), однако внутренний голос его образумил: «Э, нет! Соглашаясь, слово даёшь. За юрода провидение заступится. Обмануть себе дороже станет», – и безумная торговля продолжилась.

И только когда Андрей окончательно пал духом, Гриша вдруг прекратил препираться и молча полез в свое «подполье». Вконец расстроенный Андрей мысленно корил себя за дурость: зачем связался с этим психом? Разве ему что-нибудь докажешь? И что теперь – идти домой не солоно хлебавши?.. Под полом, между тем, раздавался хруст досок под тяжелыми шагами Гриши и слышалась какая-то возня. Андрей уже собрался было уходить, как вдруг из дыры в полу показался Гриша, в его руке была зажата сложенная бумага. Гриша вылез и молча протянул её Андрею. Тот, не веря своим глазам, развернул довольно большой лист и прочел надпись вверху: «Гатчина Подземная». Потом, стараясь не выдать волнения, аккуратно свернул карту и протянул Грише деньги. Из предложенных им четырёх сотенных купюр тот взял только одну и засунул куда-то под рубаху, затем внимательно оглядел Андрея с головы до ног тяжелым взглядом и произнес: