Степка «вынырнул» из глубин и устремился вверх. «Блюдца» уже почти растаяли, превратившись в обширные облака металлического пара. С небес смотрели тысячи звезд и галактик, и каждый их взгляд был сродни эфемерному щупальцу плазмы, выпростанному к Степану, но боязливо отдернутому от распустившегося «цветка» термоядерной реакции.

Затем Степан осознал, что наблюдает «цветок» изнутри. Куда ни брось «взгляд», всюду были его бесконечно сложные, неустанно эволюционирующие «лепестки». Степан был словно рыбешка, оказавшаяся в захвате лучей хищной морской звезды.

Цвет «лепестков» непрерывно менялся, и не было ни одного известного человеческому глазу оттенка. Структура «цветка» усложнялась, усложнялась, усложнялась… Степке было тяжело наблюдать эту непрерывную игру замысловатых форм, она гипнотизировала, лишала воли, сводила с ума. Степан решил отключить свое восприятие, и как только он попытался закрыться от происходящего, вокруг него мгновенно сгустилась непроглядная тьма.

И, как ни странно, в этой темноте он почувствовал, что жизнь возвращается и что у него снова есть тело, руки и ноги; есть голова, в которой ворочается клубок хаотичных мыслей.

Тьма под смеженными веками посветлела, на черный бархат легли золотистые блики. Он словно задремал под ярким солнцем и, проснувшись, теперь ленился открыть глаза.

Откуда взялось солнце? Ведь только что была ночь… Почему дует теплый и сухой ветер? Ведь за секунду до подрыва боеголовки лил промозглый дождь.

Что он увидит, пробудившись? Что с ним произошло? Неужели боеголовка не подорвалась и цель не уничтожена?

Внезапно Степан унюхал вонь. Хорошо знакомый вольерный запах помешал ему сделать вдох, словно брошенная на лицо подушка.

Он распахнул глаза. Рядом на корточках сидел измененный и с ошеломленным видом пялился на Степку. Влажные, унизанные капиллярными нитями ноздри урода трепетали то ли от ужаса, то ли от волнения, граничащего со сладострастием. За горбатой спиной измененного похрапывал и переминался с копыта на копыто гнедой конь.

Степан машинально вскинул руку и вцепился горбуну в глотку. Тот еще сильнее выпучил глазищи, что-то промычал и попытался освободиться. Урод бился, точно пес на коротком поводке, и истово царапал сжимающую горло руку. Степан не чувствовал боли, сопротивления неприятеля и напряжения собственных мышц, он просто давил. Давил до тех пор, пока ногти не погрузились в рябую кожу нелюди, пока не захрустела под пальцами гортань.

Измененный повалился рядом со Степкой, прикрытое лохмотьями крупное тело сотрясали конвульсии. Конь подошел к телу хозяина, с опаской понюхал, шумно фыркнул, потом перевел взгляд на Степана и недоверчиво заржал. Умное животное, друг и помощник, конь тянулся к человеку, ходить под седлом урода для него было мукой.

И вот только теперь Степка смог осмотреться.

Он лежал на той же плоской вершине холма, где произошел ночной бой, в центре круга выжженной травы. Солнце стояло высоко, но было уже далеко за полдень. Ветер растянул по небу ленты перистых облаков.

Ни контейнера с боеголовкой, ни трупов, кроме только что задушенного урода, ни стреляных гильз, ни следов от «блюдца». Только валялся, чуть утопленный в пепелище, его новенький автомат.

Степан сел. Трава на окрестных холмах была пожухлой, но с вкраплениями сохранившейся зелени, какую уже точно не найти в середине октября. А дальше, за холмами…

Озеро с желто-серой водой и берегами, загроможденными металлическими конструкциями непонятного назначения и грудами строительных материалов, явно позаимствованных с баз и строек людей. Башня пришлых росла из середины озера подобно кривому узловатому стеблю. Маяк, или, скорее, исполинскую антенну, вроде телевышки, окружали леса, зияли до сих пор не заделанные проемы в стенах, виднелись оголенные балки и кабели. В воздухе висели или плавно двигались «блюдца», выполняя функцию подъемных кранов.

Как бы то ни было, а это строение еще не вымахало ввысь и вширь до той световой колонны, которую Степан видел прошлой ночью.

Но прошлой ли была та ночь?..

А потом Степан вспомнил, что его подстрелили.

И снова – ни страха, ни шума в ушах, ни надсадного сердцебиения.

Только холодное любопытство и желание расставить все по местам.

Степан опустил взгляд. Так и есть: пыльник в багровых разводах, присох к гимнастерке, а та успела прикипеть к телу. Но ни боли, ни кровотечения. Рану стягивала запекшаяся корка, похожая на сургучовую печать. Степан положил руку на поясницу и сразу же нашел входное отверстие. Пуля, выпущенная из винтовки Мосина, прошила его насквозь чуть ниже левой почки.

Значит, жизненно важные органы не задеты. Повезло, можно сказать. И вдвойне повезло, что он – на ногах, причем ничего не чувствует, кроме настойчивого желания откашляться, хотя, по идее, должен выть от боли.

Степан вытянул из кармана перевязочный пакет, вскрыл его зубами. Разодрал присохшие к гимнастерке полы пыльника, с горем пополам перевязал брюхо. При этом он не забывал посматривать по сторонам: враг мог нагрянуть в любой миг, поэтому следовало сделать все как можно скорее. Но пока окрест царила безмятежность: парили в вышине степные орлы, ветер гнал по траве волну, в отдалении скользили «блюдца», поднимая на тросах части недостроенной башни. Ни конных патрулей, ни перехватчиков. Складывалось впечатление, что пришлые пока не были готовы встретиться с людьми в своем глубоком тылу.

Закончив с бинтами, Степан вытряхнул из индивидуальной аптечки пенал с антибиотиком общего действия и проглотил сразу жменю таблеток.

А после он подхватил автомат и подошел, хромая, к коню. Гнедое животное било копытом, словно предчувствовало добрую скачку. Степан потрепал его по гриве, а потом, собравшись с силами, запрыгнул в седло.

С момента уничтожения Каменской общины он шел по своему пути в одиночестве.

Люди появлялись и исчезали. Хорошо, если они вообще оставались в живых.

Дед Бурячок мертв, Седой Цыган тоже. Казак Лучко – неизвестно, может, ему и удалось выкарабкаться, все-таки – парень крепкий, бывалый. Атаман Ермаков, посчитавший, что сын красного офицера должен умереть, уцелел ли он? А его молодая жена? Его дочери?

Людмила отделалась легкой контузией, Кузнец и Икар, если выживут, будут комиссованы. Он не терял надежды встретиться с Людмилой: в освобожденном Ростове или в любом другом городе, из которого будут выбиты пришлые. Он обещал Лютику стать подопытной крысой, и он сдержит обещание. Он все ближе к Южному Фронту, скоро уже начнутся родные края. Болезнь все сильнее точит его тело, пальцы окостенели и потеряли чувствительность, на лице навсегда застыла пугающая гримаса. Но он по-прежнему жив и идет к своей цели.

Отец, капитан Слюсарь, Зураб Гириян, Саша Медведев. Удалось ли «блюдцу» уйти из зоны поражения до того, как боеголовка превратилась в многомерный «цветок» чистейшей энергии?