— Так что я ухожу на фронт. По крайней мере, надеюсь попасть туда. Японцы по-прежнему упорствуют в выдаче разрешения.

— Если эта война так справедлива, как ты это утверждаешь, — заметила она, — тогда почему японцы не хотят, чтобы за их победами наблюдал весь мир?

Сплетница.

— Из стратегических соображений, — ответил он с большей уверенностью, чем чувствовал на самом деле. Ее вопрос вызвал у него раздражение. — Но как я уже говорил тебе, женщины по природе своей пацифистки. Вот почему им нельзя доверить управление страной. Им не хватает мозгов, чтобы действовать решительно и адекватно.

— Ты не ответил на мой вопрос. К тому же… разве пацифизм делает Толстого женщиной? — возразила Мэй, принимая его вызов. — Он написал трогательный памфлет, выступая против войны вообще и этой в частности, называя ее противоречащей учениям и Христа, и Будды. Он говорит, что война несет бессмысленные страдания и горе, калечит людей. Я нахожу его доводы вполне убедительными. «Одумайтесь!» — так, кстати, звучит название.

— Я знаю. И все же, — парировал Моррисон, — один из сыновей Толстого так ратует за войну, что даже поступил на службу в армию. И сам старик каждые несколько дней мчится из своей Ясной Поляны в Тулу, чтобы узнать свежие фронтовые сводки.

— Ну, это естественно, что он ждет новостей, если на войне сражается его плоть и кровь. Так ты не согласен с тем, что Толстой в чем-то прав?

— Не спорю, он высказывает много разумных мыслей. Мне, скажем, импонирует его утверждение, что Маньчжурия для России — чужая земля, на которую она не имеет никаких прав.

Почему мы об этом спорим?

— А у кого есть права на Маньчжурию, кроме самих маньчжуров? Меня, по крайней мере, убеждают слова Толстого.

Никогда еще русская литература не вызывала у Моррисона такой агрессии. Он набрал в грудь воздуха:

— Ты сегодня очень взвинченная, Мэйзи. Но ты ведь посылала мне все эти телеграммы, призывая срочно приехать, вовсе не для того, чтобы обсудить со мной вопросы войны и мира?

— Нет, — ответила она, и ее пылкость разом угасла. — Дорогой, ты ведь будешь осторожен, правда?

— Конечно. Я же не дурак. И к тому же я не собираюсь бросаться в бой — мое оружие перо.

У нее задрожали губы.

— Я боюсь.

— Пожалуйста, не беспокойся, Мэй. Со мной все будет в порядке. — Он похлопал ее по руке. Свидание становилось утомительным.

В ее глазах блеснули слезы.

И что дальше?

Слеза упала на ее перчатку, оставив мокрое пятно. Она долго разглядывала свои руки.

Она определенно упустила свое призвание. Сцена обеднела.

Наконец-то Моррисон мог смотреть на нее другими глазами, трезво оценивая и ее фривольное поведение, и придуманные истории, и измены. Возможно, этого и не случилось бы, если бы не сегодняшняя встреча, но, наблюдая за ней сейчас, он был удовлетворен тем, что вычеркнул ее из своего сердца.

Скатилась еще одна слеза. Он все больше нервничал и раздражался, думая о том, как много встреч у него назначено в Тяньцзине перед отплытием в Вэйхайвэй, а оттуда в Японию.

Она отхлебнула чай и поставила чашку на блюдце:

— Я должна тебе сказать кое-что.

Моррисон ждал, и его терпение таяло.

Она сложила руки на коленях и посмотрела ему в глаза:

— Кажется, я все-таки не бесплодна.

У Моррисона голова пошла кругом. Он пытался подобрать правильные слова, чтобы задать вопрос, одинаково неизбежный и бестактный.

— Ты уверена, что он мой? — хрипло произнес он.

Мэй слегка выгнула спину и положила руку на живот.

— Я чувствую, что твой. — Ее голос был сталью в нежной бархатной обертке.

И это все? Она всего лишь «чувствует»?

— Женщина понимает в таких вещах. — Мэй подцепила кусочек торта, и ее глаза вдруг стали ясными и сухими.

Прошло еще одно мгновение неловкости. И вот безграничная нежность, которой он никогда не испытывал ни к одной женщине, всколыхнулась бог знает где внутри него и растеклась теплом по венам. Все было прощено, все было забыто. Он будет отцом. Глупая улыбка расползлась по его лицу.

Мэй улыбнулась в ответ.

Моррисону было сорок два. Ему уже доводилось сталкиваться с женскими проблемами, и не так давно подобный сбой случился с крепкой австралийкой Бэсси, у которой месячные не подчинялись ни одному известному календарю, но в конце концов — слава тебе, Господи! — все-таки пришли. А несколькими годами раньше наглая Салли Бонд довела его до бешенства, настаивая — будто он был ее мужем! — что именно он, Моррисон, отец ее ребенка; Моррисон категорически отрицал свое отцовство, несмотря на подозрительно рыжий цвет волос мальчика и необычайно серьезное выражение лица.

Еще с молодых лет Моррисон мечтал о детях — только, разумеется, не от Салли Бонд и даже не от Бэсси. Но он не торопился осуществить свою мечту. Он всегда считал, что такие дела получаются сами собой. Возможно, время пришло. Он прочно стоит на ногах. У него собственный уютный дом в Пекине, международная репутация, высокое положение в обществе, и он владеет твердым, пусть не таким уж большим, капиталом. Мэй была дочерью сенатора и миллионера. Бесспорно, она очаровательна и элегантна, а в искусстве любви ей просто нет равных. Она любит его. Во всяком случае, так она говорила. И он любит ее. Теперь он знал это наверняка. Однажды он уже делал ей предложение. Мэй ответила отказом — но только потому, что боялась оставить его бездетным. Теперь, совершенно очевидно, эта причина отпадала. Что же до ее весьма эластичного чувства верности — так отныне все должно было пойти по-другому. Значит, это правда. Никаких преград.

— Так ты теперь…

Она замерла в ожидании.

Она не пытается облегчить мне задачу.

— Так ты теперь… ты бы… как ты думаешь, ты бы… — Сомнения заставляли его выглядеть идиотом.

Мэй сидела неестественно прямо и спокойно.

— Мэйзи, это действительно мой ребенок?

Ее взгляд заледенел. Когда она заговорила, каждое слово было подобно льдинке, острой и режущей.

— Я же сказала, что да.

— Мне просто необходимо знать… есть ли вероятность того, что это не от меня? Ты была с кем-нибудь в последнее время?

— Я думала, ты запретил мне рассказывать о других.

— Сейчас речь не об этом.

За соседним столиком сидела супружеская пара учителей из Англии, мистер и миссис Латтимор, со своим четырехлетним сынишкой, который вдруг соскочил со стула и подошел к ним. Мэй наклонилась, чтобы погладить мальчика по волосам. В это мгновение Моррисон увидел ее такой, какой не видел никогда. Матерью. От этого зрелища он снова растаял. И снова растерялся.