– Ты что плохо смотришь? – кричал он часовому. – Разве можно надолго останавливаться в одном конце? Службы не знаешь? Иди сюда, проверь замок, чтобы я не убежал.

Кранц, очевидно, составлял исключение из правила, о котором говорил прокурор: Кранц не обнаруживал никаких попыток к бегству.

Из всех участников неудавшегося нападения в комитет вернулся только один Рудольф Готлиб! Но от него трудно было добиться толку. Он был растерян и мрачен.

На все вопросы, нетерпеливо задававшиеся ему членами комитета, он отвечал какой-то несуразицей:

– Выбрил!

– Кто выбрил? О чем вы говорите?

– Я выбрил Штирнера.

Члены комитета переглянулись в недоумении.

– Может быть, это иносказательно, преступный жаргон, обозначающий убийство? – тихо спросил министр начальника полиции.

– Что-то не слыхал такого выражения, – ответил начальник.

– Да вы скажите толком, жив Штирнер или убит?

Рудольф обвел всех мутным взором, потом, горько улыбнувшись, ответил:

– Живей нас! Начисто выбрил! Надо будет открыть парикмахерскую!

– Людвиг, наконец-то! – встретила Эльза Штирнера обычными словами и протянула руки. – Ты совсем забыл меня!

Они стояли в зимнем саду, разглядывая друг друга, как после долгой разлуки. В самом деле, они не виделись уже почти месяц, и за это время оба несколько изменились. У Штирнера лицо стало как-то суше, глаза запали, взгляд сделался беспокойным, и резкие переходы настроения стали появляться чаще. Эльза похудела так, что выступали ключицы и удлинился овал лица. Но ее взгляд стал неподвижным, больше затуманился, движения сделались вялыми и автоматичными. Внутренне она изменилась еще больше. Под влиянием ненормальной душевной жизни, в которой она жила, казалось, начинался распад ее личности. Она думала отрывками, неожиданно, без связи переходя от мысли к мысли. Так же неожиданно ломалось ее настроение. Из живого человека она все больше превращалась в автомат. Это отражалось и на характере ее свиданий со Штирнером. Их разговор то обрывался на полуслове, то вспыхивал необычным оживлением…

Штирнер усадил Эльзу рядом с собой и прижал щеку к ее щеке. Она провела рукой по другой его щеке.

– Гладенький? Это Рудольф Готлиб выбрил меня!

– Готлиб? – удивленно спросила Эльза.

– Да, Готлиб, он хочет открыть парикмахерскую и тренируется, брея своих друзей.

Штирнер трескуче рассмеялся.

– Я не понимаю, Людвиг, ты шутишь?

– И не нужно понимать. Забудь о Готлибе.

Наступила пауза.

– Ты так изменился, Людвиг. Ты утомлен…

– Пустяки!

– Зачем ты так много работаешь? Может быть, у тебя есть неприятности?

Штирнер поднялся и стал нервно ходить.

– Неприятности? Наоборот. Все идет прекрасно. Но я устал… да… Я смертельно устал, – тихо проговорил он, полузакрыв глаза. – Забыться… Ты холодна ко мне, Эльза!

Открыв опять глаза, он скрестил руки и внимательно стал смотреть в глаза Эльзы.

Под этим взглядом она вдруг побледнела и стала тяжело дышать полуоткрытым ртом. Как в опьянении, она с протяжным стоном бросилась к Штирнеру, обвила руками его голову и, задыхаясь, стала покрывать поцелуями глаза, лоб, щеки. Наконец до боли, до крови впилась в его губы.

Штирнер неожиданно оттолкнул ее:

– Довольно! Иди на место! Успокойся!

Эльза покорно уселась на диван. Порыв ее прошел так же внезапно, как и начался, оставив лишь утомление.

– Не то, не то… Проклятие! – бормотал Штирнер, быстро шагая между пальмами.

– Чем занималась ты, Эльза, последнее время? – спросил он, успокоившись.

– Я думала о тебе… – вяло произнесла она.

Штирнер кивнул головой с видом доктора, предположения которого оправдываются.

– А еще что ты делала?

– Я читала. В библиотеке я нашла старинный роман «Трильби» и перечитала его. Ты читал?.. Свенгали гипнотизирует Трильби, и она делается игрушкой в его руках. Мне было жаль Трильби. Я подумала, какой ужас потерять свою волю, делать, что прикажут, любить, кого прикажут!

Штирнер хмурился.

– И я подумала: как хорошо, что мы любим друг друга свободно и что мы счастливы!

– Ты счастлива?

– Да, я счастлива, – по-прежнему вяло говорила Эльза. – Свенгали, какой это страшный и сильный человек!..

Штирнер вдруг резко расхохотался.

– Почему ты смеешься?

– Ничего, так. Вспомнил одну смешную вещь… Свенгали – щенок. – И, направив на нее опять сосредоточенный взгляд, он сказал: – Забудь о Свенгали! Так что ты читала?

– Я ничего не читала.

– Мне казалось, ты говорила про какой-то роман?

– Я не читала никакого романа.

– Музицировала?

– Я давно не играла.

– Идем, сыграй мне что-нибудь. Я давно не слышал музыки…

Они вышли в зал. Эльза уселась за рояль, начала играть «Весну» Грига. Играя, она тихо говорила:

– Эта вещь напоминает мне Ментону. Тихие вечера… Восходящая из-за моря луна… Запах тубероз… Как мы были счастливы тогда, в первые дни!

– Разве теперь ты не счастлива?

– Да, но… я так мало вижу тебя. Ты стал нервным, переутомленным. И я думала, зачем это богатство? Много ли нужно, чтобы быть счастливым? Уйти туда, к лазурным берегам, жить среди цветов, упиваться солнцем и любовью.

Штирнер вдруг опять трескуче, резко рассмеялся:

– Завести огород, иметь стадо коз. Я пастушок, ты прекрасная пастушка; Поль и Виргиния… Любимая белая козочка с серебряным колокольчиком на голубой ленте. Венки из полевых цветов у ручья. Идиллия!.. Ты еще слишком много думаешь, Эльза. Идиллия!.. Людвиг Штирнер в роли доброго пастыря козлиного стада! Хе-хе-хе!.. Ты, может быть, и права, Эльза. С четвероногим стадом меньше забот, чем с двуногим. Забудь о Ментоне, Эльза! Надо забыть обо всем и идти вперед, все выше, выше, туда, где орлы, и еще выше… достигнуть туч, похитить с неба священный огонь или… упасть в пропасть и разбиться. Оставь! Не играй эту сладкую идиллию. Играй что-нибудь бурное. Играй пламенные полонезы Шопена, играй Листа, играй так, чтобы трещали клавиши и рвались струны.

Покорная его словам, Эльза заиграла с мощью, превосходящей ее силы, «Полишинель» Рахманинова. Казалось, мятущаяся душа Штирнера переселилась в нее.

Штирнер ходил по залу большими шагами, нервно ломая пальцы.

– Так!.. Вот так!.. Крушить! Ломать!.. Так я хочу!.. Я один в мире, и мир – моя собственность!.. Теперь хорошо… Довольно, Эльза… Отдохни!..