— Мой сын, в наше время человек может пробиться ко двору только благодаря своей храбрости и преданности. Вы владеете шпагой так же ловко, как и вилкой; к тому же у вас бычьи жилы и железная рука в бархатной перчатке, пользуйтесь этим, чтобы заставить себя уважать. Не бойтесь никого, кроме Бога и короля. Ваша честь должна быть превыше всего, а свою мужскую способность применяйте везде, где только сможете. Вы умеете читать, писать и считать до десяти, этого больше чем достаточно, чтобы достичь высот. Вы молоды и бесстрашны. Ваша молодость пройдёт, но храбрость никогда! Более того, она будет расти в вас, как многолетнее растение в удачно расположенном саду, которое садовник не забывает поливать. Вы будете храбрецом, потому что вы гасконец, разумеется, но ещё и потому, что я ваш отец, а вы мой сын. Не спешите обзаводиться женой. Женитесь сначала на приключении. И когда ваше имя прославится, когда ваша мошна будет полной, а ваша шпага будет вызывать дрожь, возвращайтесь на свою родину и подыщите себе землячку. Беарнки владеют секретом, как приправить холодное мясо.

На этом он его благословил, вручил ему немного денег и дал хорошего шлепка по крупу его неуклюжего коня, чтобы тронуть его с места.

Таким был — в одном росчерке пера, как я и обещал, — человек, чьё перо подметало паркет Анны Австрийской. Королева знала толк в мужчинах, и она всё заметила, не моргнув глазом, ибо ей мало было быть испанкой, она была ещё и проницательной.

— Что вам надо, сержант? — спросила она.

— Смею просить аудиенции у моей королевы, — сказал Берюньян, — речь идёт о её чести и безопасности.

Он говорил ясно своим прекрасным голосом, в котором сквозил этот беарнский говор, придававший столько шарма королю Генриху Четвёртому.

Беарн! Дорога в Испанию была прямой, она соединяла две точки. Анна Австрийская задумалась, и её красивые глаза, заставлявшие учащённо биться столько сердец, наполнились слезами.

Королеве захотелось освежить лицо ароматной водой из тазика, стоявшего позади Берюньяна на столе, выполненном в стиле Людовика Тринадцатого.

— Отойдите же, я хочу умыться! — сказала она.

Поняв намерение своей королевы, мушкетёр взял тазик и, встав коленом на пол, протянул его Анне Австрийской, которая была тронута его вниманием. Посетитель все больше интересовал ее. От него исходила какая-то особенная чувственность, волновавшая Анну так же, как и этот беарнский акцент, придававший когда-то столько шарма королю Генриху Четвёртому.

На мгновение у неё вспыхнули щёки. Взяв себя в руки, она прошептала:

— Говорите!

— О моя королева, — вздохнул Берюньян. — О моя королева…

Он говорил эти слова не только с акцентом Беарна, такого близкого к Испании, но ещё и с какой-то грустью. Снова королева почувствовала дрожь.

— Мадам, — начал Берюньян, набравшись смелости, — правда ли, что вы пожелали внести свой личный вклад в финансовое положение государственной казны и объявили о намерении продать ваши замечательные алмазные подвески? Скажите мне, умоляю вас ради любви к Богу и ради любви к вам, моя королева!

— Это правда, — сказала Анна. — Я должна их торжественно вручить завтра суперинтенданту финансов, который выставит их на продажу, а выручку используют на покупку американских плугов.

— Не делайте этого, ваше величество! — сказал и даже чуть было не крикнул мушкетёр, если бы не старался говорить тихо. — Не делайте этого, иначе будет большой скандал!

— Боже мой! — просто сказала Анна Австрийская, побледнев и положив руку на грудь, в которой билось её королевское сердце. — Боже мой, мушкетёр, — повторила она, — что такое вы говорите!

Берюньян поставил тазик, который всё ещё был в его руках, и поднял шляпу с австраусиным пером, которое подметало пол Анны Австрийской.

— Мадам, десять лет назад вы подарили эти подвески герцогу Бэкингему. Его преосвященство узнало об этом и шепнуло королю, чтобы тот потребовал от вас надеть их на придворном балу. Всё было так, не правда ли?

— Да, так, — вскрикнула королева. — И что?..

— В то время вы поручили д'Артаньяну отправиться в Англию и забрать их у его милости.

— И он прекрасно справился с этим поручением, — сказала королева.

Берюньян опустил голову.

— Увы, нет, мадам. Вот уже десять лет, как этот честолюбивый человек, который сейчас находится в звании лейтенанта нашей славной компании и теперь лезет в капитаны, обманывает весь народ. Он такой же гасконец, как Кончини.

— Что вы говорите! — пробормотала бедная Анна.

Берюньян широким движением руки, в которой была шляпа с перьями, подмёл ещё раз паркет Анны Страусинской.

— Этот человек изменил свою фамилию, ваше величество. Он имеет наглость писать своё имя как д'Артаньян, тогда как на самом деле оно пишется «Дартанян», слитно и без приставки «де». И самое ужасное — это то, что он не гасконец, а… армянин.

Тишина, ледяная как руки сержанта, повисла между королевой и её посетителем. Анна Австрийская выглядела уже не как дочь Испанского дома, а скорее напоминала северную принцессу во время зимней спячки. Бледная и похолодевшая, королева превратилась в ледяную статую.

— Что же это такое, друг мой? — сказала она, словно выдохнула, но Берюньян услышал, ибо он обладал слухом тонким, как страничка из его маленького словаря Литтре´.

— Это так, ваше величество. Но это ещё не самое страшное. Негодяй бесстыдно обманул вас в этой истории с подвесками. Ему изготовили фальшивые, и вот их-то он вам и вручил. Что же касается настоящих, он их потихоньку сбыл одному тёмному ювелиру в Амстердаме. Теперь её величеству должно быть понятно, откуда у этого злодея так быстро появилось состояние. Это дьявол, а не человек!

— Надо предупредить короля! — сказала королева, которая в эту минуту слабости очень нуждалась в защите.

— Невозможно, мадам. Дартанян всё продумал. Сказать королю означало бы признаться в том, что однажды вы расставались с подвесками!

— Это так! — согласилась королева, заламывая руку другой рукой. — Это действительно так!

— Сами понимаете, ваше величество! — горестно сказал бравый мушкетёр.

Анна Австрийская взяла голову в свободную руку.

— Но как вы узнали об этом, мой дорогой Берюньян?

— Не далее как три дня назад, ваше величество, от одной девушки, которой Дартанян оказал расположение и с которой он проявил несдержанность на язык. Затем он бросил её в Сену, чтобы отбить у неё память, ибо он понимал, какую опасность представляет собой носитель таких секретов. Но, по счастливой случайности, я проходил мимо. Я увидел всё происходящее с другого берега и бросился в воду. Мне удалось вытащить на берег эту несчастную. Вот так я всё и узнал. Госпожа королева, если вы дадите эти подвески суперинтенданту, станет известно, что они фальшивые, и ваша жизнь закончится либо на эшафоте, либо в темнице! Даже подумать об этом страшно! Я не могу допустить, чтобы ваша красота угасла в тюремных застенках! Я спасу вас!