Он загнал меня в ловушку. Но блин, как же хорошо…

И пока я кое-как пытаюсь переварить случившееся, тело предает меня еще раз.

Теперь просто зевком, который я даже не сразу догадываюсь прикрыть рукой. А глаза начинают предательски слипаться еще до того, как мысли свернут в сторону: «Он что — останется со мной до утра?»

— Вот теперь будешь сладко спать, Нимфетаминка, — не скрывая, что чертовски доволен собой, констатирует Влад.

«А вот ты, похоже, нет», — шевелятся в моей голове остатки сознания, прежде чем я окончательно перестаю бороться со сном.

Глава двадцать четвертая: Влад

Я всегда умел нести ответственность за все, что творю: херня это или разумные вещи, но если по какой-то причине приходится пожинать последствия — я всегда здесь. На улице это было залогом выживания, потому что получив по голове за то, что не успел стащить сдачу со стола, очень важно понимать, что прилетает тебе не потому что жизнь несправедлива, а потому что сам крепко накосячил. В следующий раз косячишь уже меньше, а потом — еще меньше, и так до тех пор, пока не усвоишь урок.

Так что, когда я возвращаюсь к себе в комнату со стоящим членом и облегчение не наступает даже через несколько минут, у меня нет ни малейшей претензии к тому, что Нимфетаминка, по хорошему, могла бы хоть как-то помочь мне справиться с этой проблемой. Я сам ее разогрел, сам хотел посмотреть, все ли в порядке с этим охуенным телом, которое до двадцати четырех лет осталось нетронутым. Проверил на свою голову, называется — теперь могу заколачивать гвозди без молотка.

Немного отпускает только после прохладного душа. И потом — когда я заваливаюсь на кровать со списком всех участков, которые нам с Аней нужно будет объездить в воскресенье. Я даже почти уверен что знаю, какой она выберет — тот, что в Старом Городе, в застройке между парком и Домом с Колоннами. Он почти самый маленький, так что эта потеря не сильно скажется на моих грандиозных планах. Что с ним будет делать Аня?

Я переворачиваюсь на спину, откладываю в сторону планшет.

Блин, а ведь я ней так мало знаю. Ну кроме того, что умница, отличница, ударница и личный фетиш Шубы. Какие планы у нее на жизнь? О чем мечтает? Хочет стать сильной и независимой или планирует выйти замуж за прилизанного сенаторского сыночка и настрогать кучу детей, пока муж будет штурмовать политический Олимп?

Я знаю только то, что сегодня она была такой мокрой от почти невинного петтинга, что я видел влажное пятно у нее между ног, проступившее даже через одежду. И этого кажется до неприличного мало.

Хотя у меня был секс с тёлками, которых я знал пять минут и называл «цыпой», потому что было в падлу тратить время на выяснение имени. И раньше такие вещи меня не то, что не смущали — я в принципе об этом не задумывался.

Я снова переворачиваюсь на спину, но это снова ни хрена не комфортно, потому что мысли об Ане заставляют сердце качать кровь исключительно в один орган, как будто от длительности и твердости моей эрекции зависит выживание всего вида homo sapiens.

Нужно взять себя в руки и поспать хотя бы пару часов, потому что мой спортивный режим мне точно не скажет за это спасибо. Последние дни я и так слишком часто на него забивал.

Завожу будильник на шесть утра, падаю на подушку и смотрю в потолок, пытаясь разглядеть там… не знаю, лицо Ани в тот момент, когда она кончила подо мной?

Кирби не было целый день.

Или его не было уже два дня? Я заметил его отсутствие еще на полигоне. А туда мы ездили вчера. Вернулись поздно вечером и в столовой его тоже не было. И сегодня вечером — тоже. Мы не то, чтобы дружим — здесь это слово считается проявлением слабости — но иногда просто вместе садимся за стол, жрем нашу вполне сытную, но абсолютно безвкусную еду и обмениваемся редкими комментариями. Я даже не знаю его настоящее имя, потому что все зовут его «Кирби» из-за смешного розового колобка на футболке. Кирби как-то сказал, что это персонаж из компьютерной игры. Мне даже показалось, что ему легче перестать быть кем-то с реальным именем, взамен этого превратившись в нереальное существо.

Мое внимание привлекает шум в столовой. Хотя, какая это столовая: комната с низким потолком и дубовыми лавками. Наверное, даже в тюрьме обстановка удобнее.

Другие пацаны (нас тут всего девятеро, не считая Кирби) начинают шушукаться, что Кирби вернулся. Меня здесь не очень любят, потому что не разговорчивый и за попытки надо мной подшучивать, сразу даю в зубы, за что меня потом лупят «старшие»: люди в масках и спецовке, здоровые и крепкие, явно прошедшие не одну «работу по найму».

Я начиню есть медленнее, прислушиваясь к разговору.

Парни говорят, что на Кирби места живого нет и что теперь его наверняка «спишут» — так мы называем тех, кто исчезает после какой-то промашки. Я таких помню как минимум троих. Одно время меня тоже называли кандидатом на «списание», да я и сам слабо верил, что смогу задержаться на дистанции. Но прошло уже семь месяцев, многие вылетели, даже те, что пришли поле меня, а я до сих пор тут. Возможно из-за Александра: он пиздит меня нещадно, но и натаскивает так, что за это время успел превратить голодного щенка во вполне себе агрессивную псину. И шутит, что если если бы не мой ум, я мог бы стать отличным волкодавом.

— Да говорю тебе его утилизируют, — шепчет шепелявый за соседним столом. Шепелявит он, кстати, потому что на дня получил от меня в зубы. — Он тупо в говно, за руки тащили — даже бошку поднять не мог. Вот же размазня.

Наверное, мало я ему втащил. Хочется встать и доделать работу «на чисто», чтобы этому утырку уже ни одна скобка и шина не помогла, но останавливает сугубо шкурный интерес: лупить друг друга нам разрешено только в специально отведенное для мордобоя время.

— Он мне никогда не нравился, — говорит кто-то из напарников шепелявого по столу.

— Ага, стремный какой-то.

— Он по вене мазался до того, как его сюда притащили.

Ничего такого мне Кирби не рассказывал, хотя за все время нашей «дружбы» мы сказали