— Но почему?

— Тот же вопрос и бык задал скорпиону. — Оми снова нетерпеливо пожала плечами. — Я же тебе говорю, Вианн: некоторых людей никак не исправишь. А за некоторыми и вовсе тянется такой ядовитый след, что любого сразу отравит, стоит ему тот след пересечь.

Ах, Оми, поверь, я хорошо знаю, что это за ядовитый след, — сама несколько раз его пересекала. За некоторыми людьми действительно тянется целый шлейф яда, даже когда они изо всех сил стараются быть хорошими. Порой, лежа ночью без сна, я думаю: а что, если я и сама такая? Разве с помощью своего дара я достигла чего-нибудь действительно стоящего? Что я подарила миру? Сладкие мечты и иллюзии, мимолетные радости, обещания в четверть фунта весом? Но мой-то собственный путь был при этом буквально усеян неудачами, болью и разочарованиями. Неужели я и сейчас надеюсь, что мой шоколад способен что-то изменить?

— Оми, мне необходимо ее увидеть, — сказала я.

Она посмотрела на меня.

— Да уж, думаю, что тебе это и впрямь необходимо. Но ты все-таки подожди немного, пусть хоть волосы просохнут. Чайку выпей.

Что я и сделала. Мятный чай был удивительно хорош — ярко-зеленый, пахнущий летом. Пока я им наслаждалась, в комнату вошел черный кот, который тут же устроился у меня на коленях и замурлыкал.

— Хазрату ты явно понравилась, — заметила Оми.

Я погладила кота.

— Ваш?

Она снисходительно улыбнулась и сказала:

— Кошки вообще ничьи; они никому принадлежать не могут. Кошки приходят и уходят, как Черный Отан. Но Дуа дала этому коту имя, и теперь он приходит сюда каждый день, зная, что здесь его всегда накормят. — Оми вытащила из кармана кокосовое печенье, отломила кусочек и протянула коту: — На, Хази. Твое любимое.

Хази протянул изящную лапку и цапнул печенье, а потом с явным удовольствием принялся его есть.

Оми доела остаток и сообщила:

— Хазрат Абу Хурайра был знаменитый sahabi.[48]Его все называли «кошачий человек», уж очень он кошек любил. Маленькая Дуа назвала кота в его честь. Она говорит, что он бродячий, но, по-моему, он домашний, просто ему еда здесь больше всего по вкусу.

— Интересно, кому она может быть не по вкусу? — сказала я с улыбкой.

— Моя невестка и впрямь готовит лучше всех в Маро. Только не говори ей, что я это сказала.

— Вы очень любите Дуа? — спросила я.

Оми кивнула.

— Дуа — очень хорошая девочка. Ну, может, и не очень, зато она всегда может заставить меня улыбнуться. И очень помогает с нашей маленькой Майей.

— Да уж, Майя у вас — сущий сорванец, — улыб-нулась я.

— Она ведь в Тулузе живет, — Оми, судя по всему, считала, что именно этим все и объясняется. — Ясмина приезжает к нам только на рамадан, а в остальное время мы почти не видимся. Ей здесь не нравится. Говорит, что жизнь у нас чересчур спокойная.

— По-моему, она нас недооценивает.

Нас? С чего бы это мне употреблять такое слово? Но Оми, похоже, ничего не заметила. Лишь в нарочитом ужасе всплеснула руками и сказала:

— Да у нас все время что-то случается, какое уж тут спокойствие! Я слышала, и у тебя кое-кто гостит?

Я только рукой махнула, сохраняя на лице полную безмятежность.

— Да у нас постоянно гости! Вчера вот вечером приходила Жозефина, хозяйка кафе «Маро», с сыном. И вообще у нас уже пол-Ланскне перебывало; то и дело кто-то заходит, причем в самое разное время.

Оми пытливо на меня посмотрела. Под редковатыми, но выразительными бровями глаза ее казались бледно-голубыми, как вены на запястье.

— Ты, должно быть, считаешь, что я вчера родилась? Разве в этой деревне может что-то произойти, а я об этом тут же не узнаю? Впрочем, если ты хочешь поиграть в секреты…

— Это не мой секрет. Я не имею права его раскрыть.

Оми пожала плечами.

— А вот это, пожалуй, справедливо. И все же…

— О каких секретах речь? — спросила Фатима, входя в гостиную вместе с Захрой и внося огромное блюдо с марокканскими сластями. — Что, Оми снова вам всякие секреты выбалтывает?

— Как раз наоборот, — сказала я. — Оми всегда ведет себя очень сдержанно.

Фатима рассмеялась.

— Ну, сдержанной Оми я не знаю! А вы, Вианн, попробуйте наше угощение. Тут у меня и халва, и финики, и кокосовое печенье, и леденцы на розовой воде, и хрустящее печенье с кунжутом. Нет, нет, нет, не ты, Оми! — снова засмеялась она, потому что Оми тут же потянулась к блюду. — Сейчас ведь рамадан, ты не забыла?

— Должно быть, забыла, — и Оми подмигнула мне.

Заметив, что Фатима явно чем-то расстроена, я спросила:

— У вас что-то случилось?

Она кивнула:

— Свекор моей Ясмины заболел. Мохаммед Маджуби. Он ведь теперь к нам переехал, пока Исмаил и Ясмина здесь. Может, он здесь и останется — жить с Саидом ему не нравится.

Оми громко хмыкнула:

— Скажи уж честно: ему не нравится жить рядом с этой женщиной!

Фатима попыталась ее утихомирить:

— Оми, пожалуйста…

А я в эту минуту посмотрела на Захру. Захра и Ясмина невероятно похожи внешне, но в то же время они очень разные. Я уже не впервые заметила, как смущается Захра, стоит лишь упомянуть об Инес Беншарки. И я напрямик спросила у нее:

— А что вы, Захра, думаете об Инес?

Было заметно, что этот вопрос ее сильно встревожил. В черном хиджабе, заколотом на традиционный манер, Захра выглядела одновременно и старше, и младше своей сестры. Кроме того, она, похоже, отличалась болезненной застенчивостью и говорила всегда еле слышно и монотонно.

— Я… по-моему, она очень интересный человек, — почти прошептала она.

Оми крякнула:

— Ну еще бы! Если учесть, что ты, можно сказать, сама в том доме почти поселилась…

Захра покраснела:

— Соня — моя лучшая подруга!

— Ах, Соня? Вот как? А мне казалось, ты туда не для того ходишь. Все пялишься на этого молодого красавца, как овца!

Щеки у Захры уже пылали. Казалось, она вот-вот выбежит из комнаты…

Я решительно встала и сказала:

— Ну что ж, значит, мне повезло. Я как раз хотела попросить кого-нибудь из вас показать мне, где живет Инес Беншарки. Может, вы меня проводите, Захра? Правда, на улице сильный дождь…

— Конечно, провожу. — Ее тихий голос звучал абсолютно невыразительно, но в глазах светилась благодарность. — Я сейчас принесу ваш плащ. Он почти высох.