— Ой… — вздрогнула Карла.

— Ты что, его не закончила?

— Закончила, сегодня в обеденный перерыв. Потом положила в стол и забыла взять с собой.

— Господи.

— Не беспокойся, завтра я его принесу. Один день ничего не изменит.

— Уже почти месяц я жду от тебя этого эссе. Что вообще происходит?

— Прости, мне правда очень жаль. Я была так занята в последнее время…

— Ну да, вот как ты расставляешь приоритеты: все важнее, чем документы на усыновление. Прости, Майк, папа заболел. Прости, Майк, мне нужно позаботиться о моем братце-придурке. Прости, но у моего пациента нервный срыв…

— Что ты предлагаешь? Чтобы я съездила на работу и забрала эссе?

— Именно. Поезжай.

— Ты шутишь.

— Вовсе нет. — Майк снова лег на пол, на сей раз лицом вниз, и начал делать отжимания.

Карла сидела на кровати, ожидая, что муж смягчится и отменит приказ.

— Ты еще здесь? — Майк на секунду повернул к ней голову. — Чего ты медлишь?

Когда Карла добралась до больницы, магазин Халеда был еще открыт. Объяснять, почему у нее опухли глаза, не хотелось, и Карла стремглав двинула наверх. В офисе она включила компьютер, чтобы распечатать эссе. Из принтера вывалилась первая страница; Карла подхватила ее и начала читать, озабоченно хмуря лоб.

«…С родителями, сестрой и братом у меня всегда были исключительно хорошие отношения. Мы — очень дружная семья, спаянная общим интересом к политической деятельности и отстаиванию социальной справедливости. Наверное, самые счастливые воспоминания моего детства — это марши мира, на которые мы ходили всей семьей, и другие подобные события…»

В дверь постучали. Ответить Карла не успела, дверь распахнулась, и в офис вошел Халед.

— Я видел тебя внизу. Окликнул, но ты не услышала.

— Извини, я торопилась.

— Ты в порядке?

Карла отвернулась к принтеру:

— Да, все хорошо.

— Зачем ты вдруг вернулась на работу?

— Нужно забрать кое-какие бумаги. — Давай же, подстегивала она себя. Скажи ему. Что тут такого? — Документы для агентства по усыновлению. Мы с мужем хотим взять ребенка. А это автобиографическое эссе, которое прилагается к заявлению, — выпалила она на одном дыхании, как первоклассник, играющий роль в школьном спектакле.

— Ого, — отозвался Халед.

— Да.

— Раньше ты не говорила об усыновлении.

— Ну, мы начали совсем недавно.

Сцепив пальцы, Халед уложил руки на голову:

— Потрясающая новость.

— Еще бы, — попыталась улыбнуться Карла.

— Поздравляю.

— Спасибо.

Принтер остановился.

— И что же ты рассказала о себе?

— А?

— В этом эссе? Что ты написала?

— Ну, все, что в голову пришло. Всякую ерунду, в основном.

— Например?

Карла сгребла бумаги с лотка принтера:

— Не скажу. Эссе получилось довольно дурацким.

— Да ладно, скажи, мне можно, — попросил Халед с едва уловимой враждебностью в голосе.

— Ну, написала, что я человек неравнодушный, борюсь за социальную справедливость. Что я веселая и позитивная…

— Правда? — перебил Халед. — Веселая и позитивная?

— По-твоему, я не такая?

— Не знаю. По-моему, ты всегда немного грустная.

— Я не грустная!

— Значит, у тебя только лицо грустное.

— Вот спасибо!

— Тут не на что обижаться.

— Я не грустная. Я всегда улыбаюсь.

— Как скажешь.

Рассерженная Карла сложила листы по порядку и сунула их в конверт.

— Все. Мне пора.

Халед не двинулся с места.

— И когда же вы берете ребенка?

Карла вздохнула:

— Это не нам решать. О сроках пока речь не идет. Сначала нас протестируют. Потом проинспектируют наш дом. Словом, еще не скоро.

Они стояли, прислушиваясь к странным шорохам, раздававшимся в безлюдном отделении социальной службы, — бульканью воды в охладителе, отдаленному позвякиванию лифта, жужжанию факса в соседнем офисе.

— Жаль, — произнес наконец Халед, — мне очень жаль, что ты это делаешь.

— Вижу.

От навернувшихся слез комната поплыла и словно подернулась рябью. Карла опустила голову. А когда вновь подняла глаза, Халед стоял прямо перед ней. Ну и пусть, подумала Карла, когда он нагнулся к ней. Ну и пусть.

Его руки были сухими и горячими. А сам он был на вкус пряным, сохраняя аромат еды, которую ел в обеденный перерыв. Когда он прикоснулся губами к ее уху, ей почудилось, что это не его рот, но морская раковина.

— Все хорошо? — прошептал Халед. — Ты хочешь этого? Скажи.

У Карлы сдавило горло. Только не заставляй меня произносить это вслух.

Он отступил назад:

— Карла?

Она закрыла глаза и прохрипела:

— Да. Да, продолжай, да.

Желая как-то оправдать хвастливые претензии на «романтический сад», обозначенные на рекламном щите, хозяин индийского ресторанчика на Пятой улице развесил в бетонированном дворике гирлянды из разноцветных лампочек, а на хлипких пластиковых столиках поставил чаши с водой, в которой плавали свечки. Из колонок, спрятанных на ветках старой кривой яблони, негромко лилась трогательная инструментальная музыка. В этом городском оазисе музыки и света однажды вечером в конце июля сидели Роза и Крис Джексон, обсуждая новый проект Криса — документальный фильм о семействе деревенских метамфетаминовых наркоманов из Миннесоты.

— Мой любимый персонаж — дедушка, — говорил Крис. — Такой благообразный старикан с седой шевелюрой и пышными усами. Когда он сидит дома в тряпичных тапках и смотрит по телику автогонки, ну просто милейший мужик. А потом он садится в машину, сажает рядом пятнадцатилетнюю внучку, будто собрался везти ее на футбольную тренировку или там в школу, а на самом деле они едут в город, где девчонка зарабатывает своим телом. Старик — сутенер собственной внучки! — Крис хохотнул. — Клево, правда?

Роза, чье внимание отвлекли сочные саксофонные импровизации на тему «Повяжи желтую ленту», улыбнулась и отхлебнула красного вина.

— Ты набрел на богатый материал, это точно. — Ей давно не выпадал шанс вставить слово, и, судя по преувеличенно четкой дикции, за то время, пока Роза вынужденно помалкивала, она успела слегка опьянеть.