– Мы можем с ней встретиться? – спросил он.

– Я спрошу, – пообещал я. – Думаю, твой телефон она знает. Так что если согласится, то ты об этом узнаешь.

– Я скоро снова в Ленинград еду... с Мариной, – зачем-то сказал он. – Вернемся как раз в августе.

«Может, остынешь к тому времени».

– Ты же понимаешь, что со стороны это выглядит предельно странно?

Он чуть задумался и решительно кивнул:

– Понимаю, но я так живу, и по-другому не могу... да, наверное, и не хочу. Марина это принимает. Татьяна... принимала.

– Беременность, гормоны, – напомнил я.

– Я очень дорожу своими женщинами... всеми. И Мариной, и Татьяной...

– И Изольдой, и Людмилой? – сказал я с иронией. – Владимир, извини, но это даже смешно. У тебя два сына маленьких, ты с ними хоть видишься иногда?

– Вижусь, конечно... какое твоё дело?

– Да никакого, – я безразлично пожал плечами. – Видишься – и хорошо. Детям отец нужен. Полная семья. Своему ребенку я собираюсь обеспечить отца по полной программе. Ну а ты... живи, как знаешь. Хочешь немного предсказаний?

– Каких?

– Самых обычных, о будущем.

– Ну... давай, пророчествуй, – он криво ухмыльнулся.

– Ты продолжишь играть в театре на Таганке, сниматься в кино, давать концерты, неловко замаскированные под творческие встречи со зрителями. Регулярно будешь срываться в запои, а потом попробуешь и что-то посильнее и позабористее, хотя дури у тебя и своей хватает. Тебе дадут разрешение на выезд за границу, и даже пограничники тебя не будут досматривать слишком дотошно, так что можешь прихватить с собой во Францию пару подлинных старых икон, чтобы продать их французам и купить себе ещё пару джинсов.

Высоцкий немного помолчал.

– Это у вас в Комитете такие прогнозы выдают? – спросил он.

– Нет, не у нас, – я покачал головой и допил пиво. – Это наука, вещь точная. И сейчас у тебя есть выбор.

– Какой?

– Очень непростой, со множеством подводных камней в обоих вариантах, – я улыбнулся. – Ты прямо сейчас бросаешь пить и вообще держишься подальше от всяких разрушающих организм веществ. Прилежно ходишь к докторам и выполняешь все их предписания. Со временем у тебя будет больше ролей в кино, больше твоих песен будет проходить через худсоветы. Но в целом ты будешь одним из многих талантливых актеров и авторов в СССР. Так бывает.

Он чуть склонил голову.

– А второй вариант?

– Ты продолжаешь вести тот образ жизни, к которому привык. Через восемь лет твоё сердце не выдержит издевательств над собой и остановится. Настоящий рок-н-ролл. Живи быстро, умри молодым. В общем, ты умрёшь, тебя поднимут на щит, как великого актера и певца, который сочинял великие песни. Тебя будут боготворить. Твои пластинки будут издавать миллионными тиражами. Всё это принесет неплохую пенсию твоим детям и – частично – твоим официальным женам. Грубо говоря, своей смертью ты обеспечишь их лучше, чем своей жизнью.

– А если мне не нравятся оба варианта? – он нахмурился.

– Знаешь, у древних римлян была такая поговорка – терциум нон датур, – терпеливо объяснил я. – В переводе означает всего лишь «третьего не дано». То есть либо жизнь хорошего, но не великого, либо смерть – и величие после неё. И не говори ничего... я не хочу знать, что ты решишь. А Татьяне я о тебе расскажу. До свидания!