В день похорон вспомнил о Мишке – правда, уже в автобусе, едущем на кладбище.

«Надо было позвонить, – подумал он. – Такой повод. Мишка бы не отказался прийти». И тут же устыдился своих мыслей и дурацкой фразы про «повод».

Разве когда почти прожита жизнь и «продружено» тысяча лет, нужен повод? Два идиота, два кретина, два мудака. Как много они друг у друга украли! Как много украли они у себя…

Не восполнить, не возвратить…

Решил – сегодня к Мишке, а завтра – завтра роддом и кладбища, где отец, мать, сестра. Тася, тетя Рахиль.

Послезавтра – деревня. Погост с Зоиными стариками.

А уж потом – последние и окончательные сборы. Да какие там сборы? Два чемодана с тряпьем, со стопкой книг, с лекарствами и фотографиями. Их, кстати, надо еще подобрать. В смысле – взять с собой те, без которых нельзя. Невозможно.

Мишка и Беллочка жили на Краснопресненской.

Доехал быстро. Лучший транспорт – метро. А уж с московскими немыслимыми пробками нечего и говорить.

Восьмиэтажный дом-башенка в один подъезд. Район, конечно, шумный и грязный, но – самый центр. Старый-престарый кооператив, купленный тетей Рахилью молодым – свадебный подарок.

– Только порознь! – кричала она. – Если я буду жить с этой, я ее придушу! А в мои годы я уже из тюрьмы не выйду! И зачем это мне?

Отдала все, что собирала всю жизнь, все до копейки! Только бы не видеть этот «живой труп», как говорила она про сноху.

На двери, разумеется, был домофон. Хотел вспомнить номер квартиры – забыл… Господи, разве мог он подумать, что забудет номер Мишкиной квартиры? А вот забыл же…

К счастью, дверь отворилась и, чуть не сбив его, выскочила девочка с собакой. Он тут же следом юркнул в подъезд.

Шестой этаж, да. Слава богу, что помнил хоть это. Старая дверь, обитая синей клеенкой.

Постоял пару минут, сдерживая волнение, и наконец нажал на кнопку звонка. Услышал знакомую мелодию – тогда так звонили все звонки без исключения, в каждой квартире. Выбора не было – это сейчас он бескрайний.

Послышались шаги. Александр радостно выдохнул – значит, на месте! Значит…

– Кто там? – он услышал Беллочкин голос.

– Белл, это я! – хрипло ответил он. – Шура.

Молчание. Тишина. Наконец долгая возня с замком. Дверь открылась.

Он не узнал ее. Точнее – не узнавал. Перед ним стояла дряхлая старуха, опирающаяся на костыль. С большим трудом в ней угадывалась Белла. Красавица Белла.

Они молчали, разглядывая друг друга.

Наконец она произнесла:

– Ну что ж, заходи, раз уж пришел.

И, чуть покачнувшись, отступила назад, дав ему пройти.

Александр вошел, огляделся. Все было как-то… По-другому, что ли? Запущено, захламлено больше обычного. На вешалке висели зимние вещи, болтались меховые шапки, на полу стояла зимняя обувь. И это в разгар поздней весны.

– А где хозяин? – бодрым голосом спросил он и посмотрел на Беллочку.

Та не сводила с него взгляда – тяжелого, пронизывающего, холодного.

– На кладбище, – коротко ответила она, – делаешь вид, что не знал?

Александр, потрясенный, молчал. Стало вдруг трудно дышать, и он рванул ворот рубашки.

– Когда? – коротко спросил он.

– Два года тому, – прозвучало в ответ.

– Я… не знал! – почти выкрикнул он. – Ты что, мне не веришь? Я правда не знал!

Белла равнодушно посмотрела на него.

– Да какая разница, верю – не верю! Знал – не знал. Теперь-то какая разница? Ему все равно, когда он в могиле. – И она заплакала, ойкая и курлыча, совсем как в молодости. Тогда они смеялись над ее смехом и слезами – плакала и смеялась она с одинаковыми звуками и интонациями кудахтающей курицы.

Держась за стенку, Белла медленно пошла в комнату. Александр двинулся за ней. Там тоже был совершеннейший беспорядок – разобранная несвежая постель, на мебели пыль толщиной в палец, мутные, сто лет не мытые окна и грязный, в пятнах, ковер, потерявший свой первоначальный цвет. Вспомнил – ковер они доставали с Мишкой, ездили к черту на кулички, куда-то в Люберцы по чьей-то наводке.

Зеленые уже закончились – оставались одни красные, и Мишка переживал, что Беллочке он не понравится.

Дурацкий, надо сказать, был ковер. Зоя говорила – мещанский.

А Беллочке, как ни странно, он очень понравился, хотя у нее был прекрасный вкус.

Ковер, потертый и грязный, лежал. А Мишки и Зои уже не было на этом свете. Сели. Долго молчали. Первым начал Александр:

– А я Зою похоронил. Тяжело уходила – не приведи бог. Онкология. К сыну вот собираюсь. Думал, приду к вам и… Не успел.

Он замолчал, чувствуя, как закипают слезы.

Беллочка равнодушно кивнула:

– Да, не успел. Видно, не торопился. Да что уж тут… – Она громко вздохнула. – Вот, теперь я одна. Никого. Ходит социальный работник, носит хлеб, молоко. Картошку. – Она перечисляла, словно припоминала. – А что еще? Соседи иногда помогают. Врач участковый. В общем – живу. Скорее бы туда, к Мише. Устала я очень. И совсем одна – никого! Вот видишь, в кого я превратилась. В полного инвалида! По квартире еще кое-как шастаю на костылях. А на улице года три не была. – И она заплакала.

Александр подумал про бутылку коньяка, оставленную в кармане ветровки. Надо было бы продуктов, фруктов, еды! А тут эта бутылка. Ладно, сейчас схожу – должен же тут поблизости быть магазин?

Значит, с дочкой она не общается. Конфликт случился давно, когда дочь вышла замуж за воинствующего антисемита. Отвратительное было животное, надо сказать. Мишка тогда чуть с ума не сошел.

Странная девочка, да. Очень странная. Что-то там было с головой – определенно.

Наконец решился:

– А как там Марина? У нее все в порядке?

– Марина лежит вместе с отцом. Только она пораньше забронировала местечко. Сердце остановилось. Скажешь, тоже не знал?

– Я не знал, Белла! Ты что, мне не веришь? Да если б я знал…

– Ну ладно, – примирительно проговорила она. – Теперь ничего не изменишь. Что теперь говорить? Ты иди, ладно? Мне надо лечь. Я теперь все время лежу. Раньше, – она трескуче рассмеялась, – раньше просто любила полежать, а сейчас… Сейчас мне это необходимо. Вот и лежу себе – то засну, то проснусь. То снова усну. И так день напролет, ночь напролет. Что за жизнь? Для чего? Не пойму. Одинокая старость это, Шура, не приведи господи, а? Вот ты едешь к сыну. Счастливый!

Он кивнул и встал:

– Белл, а где Миша лежит?

– На Востряковском, где ж еще? Рядом с Рахилью.

Хотел приобнять ее на прощание, но не решился. Просто кивнул и надел куртку.