– Понятно. Нет, Петрович. Время пока не пришло. Может, позже. Не знаю. Жена моя умерла. Жить тут и вправду некому. Но продавать я пока не готов.

– А чего ждать-то? – удивился сосед. – Хотя дом ваш никому не нужен – говно, а не дом. Нет, был хороший, еще при Иван Максимыче! Но столько лет прошло! А с домом так нельзя, следить надо, поддерживать. Живой организьм! Мне он не нужен, твой дом! А вот сад – это да. И вообще – земелька! Ну чтоб расшириться. Дочь у меня, внуки. Поставил бы им здесь избушку – и пусть живут, а?

– Понял, да. Но извини.

Петрович смущенно кашлянул.

– А про Зойку я знаю. Жалко ее! Хорошая баба была, тебе повезло!

– Повезло. Да, мне повезло. Мне несказанно повезло – это правда.

Петрович сунул ему в руку обрывок газеты.

– Здеся мой мобильный. Возьми. Ну, если надумаешь, слышь? Я первым буду – сосед все-таки, а?

– Хорошо. Если надумаю, позвоню. Слушай, Петрович! А ты бы не смог подлатать нашу крышу? Ну куском шифера, что ли? Или на крайний случай – толем прикрыть? Я тебе заплачу.

Петрович сдвинул на затылок кепчонку и задумался.

– А чего? Починю! Мы же соседи!

Александр порылся в кармане и протянул Петровичу деньги.

– Столько хватит?

Тот кивнул, почесал затылок, закурил папироску и протянул ему руку.

– Бывай! Если что, жду звонка! – с какой-то угрозой добавил он и неспешно, вразвалочку, пошел к калитке.

А Александр закрыл окно и вышел на крыльцо – прибираться глупо, какая уж тут уборка, когда всюду прах и тлен. До деревенского погоста было всего ничего – минут пятнадцать ходьбы.

Тропа была раздолбана, грязь чавкала под ногами – накануне прошел дождь, – ботинки проваливались и моментально обрастали вязкой и жирной глиной. Сквозь деревья проглядывали кресты и оградки. Цветными пятнами просвечивали венки с остатками пластиковых цветов.

Могила тестя и тещи была, по счастью, у самой дороги – крест и небольшая гранитная доска с именами, фамилиями, датами жизни и смерти. На кресте была фотография – тесть и теща, голова к голове, она – с гладкой прической на пробор, у воротника платья – круглая брошь. Он – «сурьезный», при галстуке и в белой рубахе, в очках. Фотографию сделали на пятидесятилетие тещи – специально ездили в ближайший поселок.

Единственная совместная фотография – нашла ее Зоя.

Он вспомнил – нашла, взяла и долго плакала. А она была не из плаксивых.

Прибрался немного – убрал сухие ветки, кое-как сгреб старые листья. Эх, надо бы покрасить оградку… Все ведь в последний момент! Ни на что не хватило времени…

Ни на что не хватает жизни…

С болезнью жены все стало ветхим, заброшенным. Брошенным. Словно вместе с Зоей отовсюду ушла сама жизнь.

Все покрылось пылью, тоской.

Все изменилось.

Он погладил рукой фотографию на кресте и сказал:

– Ну все. Уезжаю. Вы уж простите, мои дорогие! Спите спокойно, вы… заслужили. – И быстро пошел прочь, напролом, не обращая внимания на дорогу и грязь. Шел и плакал. Он любил их, этих простых, незатейливых, чудесных людей, которые жили без злобы, без зависти, без камня за пазухой. Жили просто – сажали огород, следили за садом. Держали скотину. Работали. Теща в поселковой библиотеке, тесть, Максимыч, ветеринаром в совхозе.

Крестьянский труд был изнурительным, но они никогда не роптали. Никогда. Ни одной жалобы Александр от них не слышал – за всю жизнь. Они его уважали. А как же – городской, образованный, из хорошей семьи, мирный, непьющий. Повезло нашей дочке. Ох, повезло!

Илюша каждое лето жил здесь, в деревне, и, кажется, больше всего на свете любил это время. Рвался – к деду и бабке. Все волновался:

– Папа! А когда мы в деревню?

В деревне он становился абсолютно деревенским мальчишкой – бегал в одних трусах, босиком. На речку, в лес, к бабке в поселок, к деду в совхоз.

Вместе с дедом мастерил что-то в сарае. Помогал с дровами, в коровнике. Странно даже – их интеллигентный и утонченный Илюша в деревне преображался. Он был счастлив здесь, в Знаменке. Как-то сказал ему, уже будучи взрослым:

– Лучшие месяцы, пап! Именно там, в деревне. У бабы и деда.

Хорошие люди. Просто хорошие русские люди. Это про них говорят: «На таких земля держится». Без пафоса, чистая правда.

Теща, Анастасия Павловна, несмотря на долгую жизнь в деревне, утомительный постоянный труд, была человеком интересующимся. Ее волновали совершенно небанальные вещи – она просила привезти ей проигрыватель и обновлять пластинки с классической музыкой. Была она ярой поклонницей оперетты – знала наизусть основные арии, всех солистов и звезд и даже переписывалась с Татьяной Шмыгой. Любила Чехова и Бунина. Позже восхищалась Трифоновым, Солженицыным. Вот как бывает…

А тесть, Иван Максимович, маленький и сухонький, в круглых допотопных очочках на остром носу, был вообще знатоком всего. Он собрал приличную библиотеку. Зоя привозила ему толстые журналы, которых он ждал как манны небесной.

Неплохо разбирался он и в физике, и в астрономии. А уж про биологию и зоологию нечего и говорить. Много они дали своему внуку. Кажется, не меньше родителей.

Словом, не были они типично деревенскими жителями. Александр удивлялся – и откуда все это? Деревня по-прежнему сильно пила, подворовывала с колхозных полей «ничейные» урожаи – капусту, свеклу, морковь и горошек. Собирали все мешками, тащили, не стесняясь друг друга.

Тесть качал головой.

– И зачем они тащат! – восклицал он, стоя у окна и наблюдая за этими «непотребностями». – У всех огороды, земля! Разве крестьянин не может вырастить такую примитивную ерунду? Даже в наших краях рискованного земледелия? К тому же колхозное – почти всегда кормовое, невкусное, слишком крупное. А свое можно удобрить, окучить, полить. Зачем им свекла по килограмму? Гнилая картошка? Морковь длиной в руку? Нет, я не могу этого понять! – расстраивался он. – Ладно бы то, чего ты сам не можешь! А это… Позор!

Кажется, больше воровства он осуждал только лень и нежелание жить вековым крестьянским трудом.

Зоиных родителей, конечно, в деревне считали чудаками, звали презрительно – «интеллихенция»!

Зоя уговаривала стариков переехать в Москву. Но они отказывались. Да и в гости приезжали нечасто – «нам у вас трудно дышать. Да и где Илюша будет на каникулах? В городе мотаться, по подъездам курить?». Такие вот были у них аргументы.

Первым ушел тесть – взялся рукой за сердце, охнул и… легкая смерть. Теща, вернувшись с работы, решила, что он уснул, и не стала его будить. А когда, переделав все домашние дела, прилегла рядом, поняла, что муж уже остывает. Не испугалась, не заголосила, не бросилась к соседям. Просто легла рядом и обняла его, словно хотела согреть. Так пролежали они до утра. А потом она поднялась и пошла на почту – звонить дочери.