Но вообще все это вместе выглядело будто в фантастических фильмах про зомби. Вот он отсиделся в каком-то бункере, вышел — а вокруг сплошная тишина, людей почти нет, и только ветер гоняет бумажки по заледеневшему серому асфальту. А он идет да читает по сторонам…

Николай снова огляделся на ходу, как уже вошло в привычку. Нет, все же не совсем как в фильмах. Зомби нет, кровавых клякс на асфальте не видно, а жизнь все-таки кое-где теплится. На подоконнике одного из окон второго этажа прямо над его головой сидела кошка и смотрела на него равнодушными глазами. Высоко в небе бесшумно полз спаренный инверсионный след, заворачивающийся в спираль: вероятно, барражирующая пара истребителей. Торопливо прошли две молодые женщины в серых куртках, держащие руки в карманах. По соседней улице медленно проехал какой-то тяжелый механизм, от его перемещения трепетала земля. Так раньше, в детстве, ездили по его району тракторы «Кировец»: об их приближении было известно за минуты. Но в целом в городе было тихо, просто удивительно тихо. Машины были, но их было явно мало, и все они находились не в пределах видимости. Пешеходов всегда было не больше двух-трех «в поле зрения», как говорят медики и биологи. Тихо и страшно… И нет ни баррикад на крупных перекрестках, ни сваренных из рельс противотанковых «ежей» на мостах, ни гнезд установок малокалиберной зенитной артиллерии в скверах. Он помнил по фильмам, по фотоальбомам, что они должны быть в городе, к которому приближается враг, а их не было.

Огромный бизнес-центр на профессора Попова поразил Николая своим мертвым видом. На парковке, обычно забитой в четыре слоя, оставалось несколько автомобилей разных классов, но само здание выглядело покинутым. Не светилось ни одно окно, хотя в офисах свет горел всегда, круглый день. Пустой была и будка охраны за намертво опущенным шлагбаумом.

Подходя совсем уже к дому, Николай неожиданно для самого себя начал волноваться и еще больше ускорил шаг. Дом выглядел ровно так же, как и все остальные, — никак. Дверь в подъезд была приоткрыта, кодовый замок выбит. В подъезде, разумеется, было темно, но выше, на пролетах, хватало света от немытых с прошлой весны окон. На родной верхний этаж он взлетел «на ощупь», как делал тысячу раз. Николай не представлял, что скажет сейчас родителям, не готовился. Он просто хотел их увидеть.

Звонок не отреагировал на нажатие ничем, внутри не запела привычная трель, и он даже усмехнулся. Ну да, если электричества нет, то стучите. Но и стук не помог тоже, хотя стучал Николай долго, помогая себе соответствующими криками в замочную скважину: вдруг родители все-таки дома, но боятся подходить к двери. Ключей у него не было: он оставил их, уходя, как думал, насовсем. Теперь, отчаявшись и бросив стучать, он задумался. Проверил на всякий случай телефон: нет, все так же — «поиск сети». Уже не торопясь, спустился вниз, в темноту подъезда. Подумав, подошел к почтовым ящикам. В отличие от квартиры, этот замок он мог открыть ногтем указательного пальца, что и делал не один раз. В ящике оказалась целая куча бумажек, и, зажав их все в кулаке, Николай вышел на улицу.

«Установка пластиковых окон», «Международный центр тибетской медицины», «Стальные и межкомнатные двери» — все это он бросил себе под ноги, как никогда бы не поступил еще неделю назад. Все было старое — вряд ли рекламные листочки разносили уже после начала войны. Это надо быть уже совсем идиотом… Никакой записки от родителей среди листков разных цветов и размеров не оказалось. Зато вдруг нашлась довольно крупная листовка, с которой на него взглянуло искаженное лицо Катерины Тэтц.

Пораженный Николай снова поозирался вокруг, повернулся спиной к ветру, и быстро, наискосок начал ее читать. «Впервые за долгие годы у нашей несчастной страны появилась надежда», — бросилось ему в глаза, и дальше он читал уже совсем крупными скачками, возвращаясь назад и снова прыгая вперед по напечатанному крупным шрифтом тексту.

«Годами население России использовали как безропотную скотину, от которой не нужно ничего, кроме мяса и шкуры… Мы не имели ни малейшей надежды на справедливость, ни малейшего шанса ее добиться… Нас и наших детей грабили и убивали безнаказанно, с цинизмом и, что самое страшное, с удовольствием… Теперь эти же люди призывают нас встать как один, сплотиться вокруг них же, защищая их собственные драгоценные жизни, их наворованное добро!.. Зачем, ради чего? Ради того, чтобы они продолжили воровать, грабить, убивать и продавать нас и гордились этим успехом еще больше?.. Мы не могли добиться справедливости ни для кого, давайте вместе добьемся ее теперь. Давайте вместе скажем ошалевшим от безнаказанности зажравшимся мордам, столько лет с брезгливостью глядевшим на нас сверху вниз: „Нет, мы не пойдем умирать за вас, и мы не отпустим своих детей! Мы будем строить новый мир, более справедливый, чем ваш. Мы начнем все заново“».

В шоке он перевернул страницу — там оказалось пусто. Листовка «Партии справедливости» была без даты. Но можно было предположить, что она свежая. По слову «теперь». Самое удивительное, что под половиной фраз он бы подписался и сам, с большим чувством. Но это не мешало ему иметь в кармане направление в военкомат и планировать двинуться сейчас именно в его сторону. В его «направлении». Кто такая Катерина Тэтц, он отлично помнил: она была человеком, которому ничего не нужно для себя. Именно поэтому она пользовалась такой искренней и мощной поддержкой в народе. Именно поэтому ее рейтинг лез и лез вверх на фоне каждого нового скандала «в верхах». Последнего из вождей России, которому ничего не нужно было для себя, который не украл ни копейки и оставил своим наследникам письменный стол с бумагами, Николай отлично помнил. Это был, как ни странно это звучит, Юрий Андропов. И, что еще более странно, Леонид Брежнев до него. Сталин и Хрущев потеряли на войне сыновей. Кому из последних поколений повелителей нашей громадной страны или членов их ближнего круга пришло в голову отправить своих сыновей на фронты нашего времени — в Осетию, в Чечню, в Грузию? Кто из носителей всем нам известных имен встанет рядом с нами теперь, в одну цепь?

Николай еще раз взглянул на лицо Катерины Тэтц на листовке: сжатые тонкие губы, глубокие морщины у глаз. Он помнил ее историю наизусть: одну из десятков тысяч таких же. Его и полгода назад смущало собственное непонимание: откуда столько денег на листовки, рекламу, на то и другое, у человека, у которого не осталось ничего. И странно было, кто и как печатает эти листовки здесь и сегодня, когда страна рушится. Но самым странным было их содержание… Еще раз: он подписался бы почти под каждым сказанным в этой листовке словом. Нас действительно десятилетиями не держали за людей. На нас охотились, нас грабили — и больше всего народ разъяряло именно безнаказанное, твердое разделение нас всех на узкую группу патрициев и массу плебеев, граждан второго и третьего сорта. Когда лаковый «Мазерати» сбивал на пешеходном переходе маму с коляской — история с сыном Тэтц повторялась один в один, с минимальными вариациями. Фраза «Старушка сама бросилась под его автомобиль и тем самым повредила его» уже стала нарицательной, правда? Но он не думал, что исход этого всего будет вот таким… Николай сунул мятую листовку в карман. Если бы это было «Сдавайтесь в плен, русские ублюдки! Всех вас будем резать во имя Аллаха!» или старое «Бей жида-политрука! Штык в землю!», он воспринял бы это спокойно. Но Тэтц и «Мы будем строить новый мир, более справедливый, чем ваш» — это было действительно сильно. Это действительно доходило до самого сердца. Страшно подумать, сколько человек, бессильно сжимавших кулаки после передач об истории Тэтц или дискуссий о ней в блогах, теперь получили четкое указание от уважаемого ими человека. Сколько из них напомнили себе, что владельца автомобиля, убившего ее сына, так в итоге ни разу и не назвали вслух.