– Здравствуйте, здравствуйте, – недружелюбно ответил Симаковский.

– Я полковник Руднев, вот мое удостоверение. Служба охраны президента.

Книжечка вновь появилась в руке Руднева, и на этот раз Борис Андреевич Симаковский смог с ней ознакомиться. Его многолетний опыт подсказал, что документ подлинный. Птицы такого полета, как полковник из охраны самого президента, в квартире Симаковского не появлялись.

– Я к вам, Борис Андреевич.

– Проходите, потом расскажете, – хозяин пригласил гостя в кабинет.

Полковник Руднев уселся в кресло, а Симаковский – за стол.

– Чаем не угощаю, полковник, – сказал Симаковский, – хозяйка ушла.

– Знаю, знаю, осведомлены. И вернется не раньше трех часов.

– А мне возиться не хочется. И что вас привело к старику Симаковскому?

– А вот какое дело, Борис Андреевич, – Руднев замолчал, вытащил из кармана пачку сигарет.

– Курите, курите на здоровье. Я и сам иногда балуюсь.

– Спасибо.

В свои семьдесят три года выглядел Симаковский старше. На его голове уже почти не осталось волос, но старик был выбрит и надушен. Неприятный запах дешевого одеколона, словно сохранившийся в квартире из прошлых десятилетий, полковник Руднев отметил сразу.

– Вы понимаете, Борис Андреевич, наш разговор должен быть строго конфиденциальным.

– Это я могу вам обещать. Вы же прекрасно осведомлены, полковник, где я работал и чем занимался.

– Вот поэтому я у вас.

– Ну и что же вас интересует?

– Видите ли, Борис Андреевич, – Руднев резко поднялся с кресла и приблизился к письменному столу. – Мне нужен яд.

– Вам нужен яд, полковник? Вы что, решили добровольно уйти на тот свет?

Вам здесь плохо живется? – с добродушно-язвительной улыбкой проговорил хозяин.

– Давайте об этом не будем, Борис Андреевич. Всем нам живется одинаково.

– Я пошутил, полковник, пошутил, – поднял свою дрожащую руку Борис Андреевич Симаковский и посмотрел на часы, стоящие на письменном столе.

Часы были старинные, в деревянном корпусе. Их подарили заместителю начальника лаборатории майору Симаковскому на один из дней рождения. На корпусе сбоку красовалась металлическая пластинка, на которой витиеватым шрифтом, имитирующем скоропись, было выгравировано поздравление юбиляру.

– Знаете, Борис Андреевич, я не хочу темнить, не хочу ходить вокруг да около. Меня к вам направил… – и полковник Руднев назвал фамилию.

Эта фамилия произвела впечатление на Симаковского.

– Ну что ж, если так, я вам помогу.

– Вот записка, – протянув сложенный вдвое небольшой листок, сказал Руднев.

Симаковский развернул лист бумаги, долго устраивал очки на своем крючковатом носу, затем кивнул:

– Узнаю, узнаю стиль. И почерк – тоже.

– Дайте-ка мне листок, Борис Андреевич, – сказал Руднев.

Симаковский передал записку. Руднев щелкнул зажигалкой, и записка через десять секунд превратилась в груду пепла на дне большой посеребренной пепельницы.

– Все как в былые времена. Ничего на этом свете не меняется.

– Да, абсолютно ничего не меняется, – согласился Руднев.

– Ну, а теперь поконкретнее: чем вам может помочь старик Симаковский?

И полковник Руднев, как пациент, беседующий с врачом, которого уважает и ценит, сказал, какой именно нужен яд.

Симаковский пожал плечами:

– Да, есть нечто похожее. Мы его получили лет пятнадцать назад, получили в небольшом количестве.

А потом больше этим не занимались. Проект заморозили. Тот, кому яд предназначался, наверное, ушел из жизни иным способом, нам об этом не докладывали, а действует наш яд именно так, как вы говорите.

Едва за полковником Рудневым закрылась дверь квартиры Бориса Андреевича Симаковского, как хозяин мелкой семенящей походкой заспешил обратно в свой кабинет.

– Фу ты, черт, – буркнул бывший сотрудник КГБ, – сколько лет ко мне уже не обращались с подобными просьбами?

"Да, лет двенадцать, – прикинул он в уме и притопнул сухощавой ногой, которая болталась в просторной штанине, как язык в колоколе. – Конечно, от самых лучших, от самых опытных они избавились, а вот теперь кусают себе локти и не знают, кто им поможет. Конечно же, без старика Симаковского им не обойтись.

Что ж поделаешь, помогу, как иначе? Я привык исполнять приказания, тем более, когда они исходят от людей из охраны президента".

Что-что, а сегодняшнюю иерархию бывший полковник КГБ знал прекрасно и понимал, как высоко находятся люди из охраны президента. Менялись названия служб, вывески, организации сливались, делились, как инфузории под микроскопом, но не менялась сама лестница государственных приоритетов, на которой эти службы располагались.

– Руднев… Руднев… Никогда раньше не встречал я этой фамилии. Наверное, какой-нибудь выскочка из новых. Скорее всего, не кадровый кегебист.

Выскочек Симаковский не любил, потому что сам он был потомственным кегебистом. Еще его отец и дядя служили в НКВД, начинали свою карьеру под руководством самого товарища Ежова. Своими родственными связями Борис Андреевич Симаковский привык гордиться. Правда, как это ни удивительно, фотографии отца и дядьки хранились не на виду и даже не в семейном альбоме: они покоились далеко от посторонних глаз – в дальнем уголке ящика письменного стола, завернутые в черную фотографическую бумагу, словно солнечные лучи могли их засветить. И тот, и другой в свое время не избежали репрессий. Но такое было тогда время, ничего не поделаешь – их время, которое они же сами и создали. Думали, для других, оказалось – для себя в том числе.

– Без старика Симаковского им не обойтись! – самодовольно пробормотал отставник.

При всем при том, что Симаковский выглядел сейчас не лучшим образом, порох, как говорится, в пороховницах еще был.

"Конечно, я выручу людей из охраны президента.

Тем более что вопрос, с которым ко мне обратился этот полковник Руднев, в моей компетенции. И лучше меня им никто не поможет. Ведь это под моим руководством занимались изготовлением секретных отравляющих веществ. И чего только мы тогда не наделали, не напридумывали! Каких экспериментов не поставили! Слава Богу, никто, кроме нас самих, не контролировал нашу работу, и мы никому, кроме трех человек, не подчинялись. Вот было времечко золотое! КГБ оставался государством в государстве. И законы у нас были свои, и начальство свое, а то, что делалось в стране, моей лаборатории совершенно не касалось.

Кого-то снимали, кого-то назначали, проходили съезды партии, а нам все было едино. Являлись генералы, делали заказы, мы их исполняли, а потом где-то в далеких странах гибли лидеры движений, главы государств, и никто не мог определить причину смерти. Выходили некрологи в газетах, и никому даже в голову не могло прийти, что здоровый, молодой лидер какой-нибудь национально-освободительной партии, посмевший пойти не тем курсом, умер не по Божьей воле, а с помощью подсыпанного в бокал с шампанским вещества. Проходила неделя, прежде чем вещество начинало действовать. И естественно, выяснить что-нибудь было уже невозможно. Все думали, так угодно Богу. А угодно было лидерам Советского Союза.