– Исполним, матушка! Не горюй, матушка! К мечу, к мечу! Галичан на копья! – охотно откликнулась пьяная донельзя московская знать. – Веди нас, князь Василий! В поход, в поход! На галичан!

Губы Софьи Витовтовны от вида сего застольного единодушия тронула слабая зловещая улыбка.

– Скоро увидимся, любый мой… – еле прошептала она. – И коли ты не хочешь просить у меня нежности и поцелуев, то молить станешь о пощаде. На коленях и в кандалах!

23 февраля 1433 года

Галич, Новый детинец

Гонец примчался внезапно – Юрий Дмитриевич никого так рано не ждал. Полагал, дети вернутся токмо летом, с рассказами да подарками. Оно ведь как обычно случается: сперва свадьба, опосля посиделки с новыми знакомцами да старыми родичами. Сверх того у княжичей поручение имелось: купцов новых поискать, каковые соль галицкую покупать станут да прочий товар местный: огурцы, деготь с поташем, меха да поделки глиняные.

Торг, он ведь сам собою не растет, его постоянно подталкивать да развивать надобно.

А там уже время к распутице подойдет да плюс после распутицы месяц пути. Вот и выходило, что раньше июля сыновья не покажутся.

Еще больше Юрия Дмитриевича изумил протянутый холопом берестяной свиток. Ведь на бересте послания делаются в спешке, в походе: кору с ближнего дерева наскоро срезал, уголек из костра вынул, самое важное начертал, да вестника тут же и отправил. Домашние письма пишутся спокойно и степенно, на бумаге простой али беленой, а то и на пергаменте для пущего гонора.

А береста…

– Что случилось? – перевел взгляд на безусого ратника князь.

– Из Москвы сорвались спешно, в ночь, – тяжело дыша, ответил посыльный. – По пути деревни московские грабить начали. Более не ведаю ничего. Василий Юрьевич в седло меня поднял да грамоту вручил.

– Хорошо. Отдыхай, – князь бросил холопу нащупанную в сумке монету, после чего раскатал тугую бересту, всмотрелся в крупные буквы: писать углем красиво никогда не получалось даже у лучших писцов. Очень уж неудобно…

Ничего более на бересте не поместилось.

Впрочем, сказанного было достаточно. Коли дело дошло до изгона и разорения вражеских земель – миром сего дела уже не разрешить. Правым окажется тот, у кого меч острее.

– Вовремя я крепость закончил, – пробормотал Юрий Дмитриевич. – Как бы не пригодилась.

– Что сказываешь, княже? – не расслышал его заметно поседевший в последние годы боярин Танаш Вакорьевич, не поехавший в Москву с княжичами из-за старческих немочей.

– Готовь гонцов, пиши грамоты! – громко и четко ответил многоопытный воевода. – Хватит ужо моим ратникам на печи валяться, исполчаю! Боярам здешним назначаю местом сбора Галичскую крепость! Боярам из дальних уделов укажи для сбора город Кострому! И поспеши с известиями, надобно с выступлением до распутицы успеть. После того как грамоты отошлешь, вели оружейникам пушки проверить, тюфяки да пищали. Как бы в них, застоявшихся, птицы гнезда не свили да мыши не завелись. Пусть проверят и к походу готовят. Пушки, зелье огненное, ядра да жребий… Ну все как положено. Две недели срока им даю. Потом проверю!

– Будет исполнено, княже!

– Да-а… – Юрий Дмитриевич вытянул руку вперед, сжал и разжал кулак и усмехнулся: – Давненько уже я не брал в руки меча!

По коже непобедимого воеводы побежал подзабытый колючий холодок, а тело согрел зарождающийся глубоко в душе ратный азарт.

Ну, наконец-то! Пусть и не хотел он ничего подобного – но судьба все решила за него.

Конец затворничеству!

Война!

14 марта 1433 года

Рыбья слобода напротив Костромы

Разбойничий путь звенигородского отряда занял много времени, и к Костроме братья Юрьевичи со своим изрядно потяжелевшим, разросшимся обозом добрались токмо через месяц после отъезда из Москвы – всю последнюю неделю двигаясь сквозь ярославские земли под частыми дождями и через сплошные оттепели. Посему никто ничуть не удивился, когда возле переправы путники попали в огромный затор из многих, многих сотен возков.

После долгого весеннего тепла накатанный от берега до берега Волги тракт местами почернел, местами покрылся белой крупянистой кашицей, местами пошел зелеными глянцевыми пузырями. Все разумные люди отлично понимали, что где-то там появились также промоины, трещины и протаявшие почти насквозь водяные ловушки. И хотя пешие храбрецы все еще продолжали бегать по волжскому льду – вестимо, от большой и срочной необходимости, – обычные путники предпочитали ждать на берегу совсем уже скорого неизбежного ледохода. Ибо уйти по дурости под воду вместе с товаром или лошадью желающих не имелось.

Вестимо, затор был бы еще больше, кабы не вместительные амбары Рыбной слободы, куда большинство подъезжающих кучеров скидывали свой груз, тут же разворачиваясь в обратный путь, да не опыт местных жителей, хорошо знающих, что в марте лучше сидеть дома и на дорогу не высовываться.

Отряд галичан оказался в Рыбной слободе практически в ловушке. Вперед пути нет, назад тоже нет. Прямо бери тепленькими – никуда не денутся.

Вот токмо в подобном положении оказались люди практически на всей обширной русской земле – везде и всюду изрезанной реками, ручьями и протоками, разбросанными тут и там озерами и болотами. Везде и всюду в сии дни таяли зимники, уходили в пучину переправы, вскрывались русла, выходили из берегов неведомые зимой и летом ручьи.

Распутица.

Хочешь не хочешь, а где она тебя поймала – там и стой. Жди путёвой погоды.

Впрочем, галичане не грустили. Расстелили в несколько слоев ковры – старые на низ, новые наверх; натянули кошму, сделав просторные навесы, спрятались под ними от мороси и принялись опустошать награбленные бочонки с хмельным медом, пивом и вином, закусывая копченой рыбой, вяленым мясом, солеными грибами и прочими угощениями, ныне раздаваемыми всем желающим без счета. Чем больше съешь на привале – тем легче лошадям потом выйдет.

Восемнадцатого марта весь поселок разбудил оглушительный треск – и высыпавшие на берег путники наконец-то увидели долгожданную величественную картину: как обширное поле, унося на себе дорогу, вешки, какие-то скирды и бревна, и даже растерянно застывшую у сугроба собаку – медленно поползло вниз по течению, с хрустом расползаясь трещинами, распадаясь на крупные и мелкие куски. И прямо на глазах сие течение становилось все более и более быстрым.

Три дня по Волге шел плотный ледоход, после чего вода очистилась и стала подниматься.

Четвертым же утром от Костромы к слободе переплыла первая ладья. С ее борта на плавучий причал упали сходни, на берег спустилось полтора десятка одетых по-походному бояр – не в вышитых золотом ферязях и тяжелых меховых шубах, а в стеганых и войлочных поддоспешниках, в суконных или шерстяных плащах с простенькой опушкой, и вдобавок все – опоясаны саблями, а иные еще и с шестоперами или кистенями на широких ремнях.