Он сердечно привязался к Марьяшиной родне, в ответ получая любовь, граничившую с обожанием, а трое Марьяшиных братьев боготворили Султана, безмерно им гордясь и считая, что такого зятя ни у кого больше нет.

В сентябре, когда Марьяша вышла на занятия, однокурсники встретили её довольно прохладно, и только Махач, увидев девушку, тут же шагнул ей навстречу и, тепло улыбнувшись, сказал:

– Поздравляю со свадьбой и от души желаю счастья!

Он помолчал, а потом добавил, понизив голос и глядя Марьяше в глаза:

– Очень рад, что бесценный бриллиант нашёл достойную оправу!

Марьяшу сравнение позабавило, и, улыбнувшись, она поблагодарила Махача.

Три знакомые «француженки» с иняза, остановив её после занятий, холодно осведомились, как могла она «поступить так с бедным Саидом», и на Марьяшин вопрос «как – так?» бросили с презрением: «Предать его».

Растерявшись, Марьяша сказала, что никого не предавала и не обязана ни перед кем отчитываться. Девушки лишь фыркнули и двинулись дальше, оставив Марьяшу с неприятным осадком и с ощущением какой-то вины в душе.

– Здравствуйте, Абдурахман Даниялович!

– Здравствуй, здравствуй, дружок! Как твои дела, как родители поживают?

– Спасибо, всё нормально! Вот решили немного прогуляться по парку.

– Это очень правильное решение, потому что нет ничего лучше свежего морского воздуха!

– Извините, я не представил вам мою жену.

– О-о-о, очень приятно! Рад за тебя, дорогой Султан, что ты обзавёлся семьёй! Как вас зовут, уважаемая?

– Марьяша.

– Марьяша… Это, должно быть, от имени Мариам?

– Да, а точнее, Мариян!

– Прекрасное имя и в полном виде звучит гораздо лучше! Мне кажется, что наши дагестанские имена достаточно звучны и красивы, и, наверное, не стоит стараться их сокращать, вы не находите? А скажи-ка, дорогой Султан, тебе твою невесту отдали без всяких условий, вот так сразу?

При этих словах Даниялов улыбнулся.

– Ну-у… да, а какие могли быть условия? – удивился Султан.

– Тогда считай, что тебе повезло! А вот мне, например, мою Хадижу долго не отдавали, я всё-таки был детдомовец… И отец её потребовал, чтобы я, во-первых, непременно получил образование, а во-вторых, представил ему справку о своём здоровье, для чего он поручил своему другу, доктору Нахибашеву, провести меня через какое-то медицинское обследование. И вот тогда у меня взяли спинномозговую жидкость, а я, давая на это согласие, никогда не думал, что это так больно. Сейчас ни за что не дал бы! И только после этого мне выдали мою Хадижу!

– Нет, слава Богу, от меня этого не потребовали! – смеясь, сказал Султан.

Они прогуливались по одной из боковых аллей, и Марьяша, не однажды слышавшая имя Даниялова, с любопытством теперь поглядывала в его сторону, внимательно прислушиваясь к разговору. Речь Даниялова была чёткой и уверенной, интонации голоса доброжелательные, в глазах под густыми, широкими бровями мелькали огоньки удовольствия от общения с молодыми людьми.

– Абдурахман Даниялович, а можно вам задать один вопрос? – спросил Султан.

– Разумеется, мой друг, спрашивай о чём угодно!

– Я знаю, что Багиров спал и видел, как бы присоединить к Азербайджану наш Дагестан. Расскажите об этом подробнее!

– Ну что ж, расскажу, коли спрашиваешь! Тогда я работал в должности Предсовмина. И вот как-то при встрече, помню, это было в 1943 году, сразу же после Тегеранской конференции, Багиров сказал мне, что у него якобы состоялся разговор со Сталиным о Дагестане и о тех трудностях, какие приходится испытывать нашей республике, и вроде бы он, Багиров, высказал идею присоединить Дагестан к Азербайджану, иначе говоря, передать нас им. Когда Сталин поинтересовался, как к этой идее отнесутся наши дагестанцы, Багиров ответил, что неплохо, мол, отнесутся. «Что скажешь на это?» – спрашивает меня Багиров. Я отвечаю, что нужно посоветоваться с товарищами. Честно говоря, я тогда не придал этому разговору особого значения, но всё-таки поднял этот вопрос в разговоре с Азизом Алиевым, и тот, хотя сам был азербайджанцем, категорически высказался против присоединения, фактически против Багирова. Примерно через год мы с Азизом Мамедовичем и Адиль-Гереем Тахтаровым были в Москве на сессии Верховного Совета, и по её окончании Багиров передал нам приглашение к себе на квартиру. Он был хорошо навеселе и с порога же сообщил нам: «Я только что обедал на даче у Сталина. Вопрос о передаче Дагестана Азербайджану в принципе решён положительно. Вам лишь надо написать записку на имя Сталина с просьбой об этом». Услышав такое, мы переглянулись и сказали, что мы должны подумать и принять решение, а вернувшись в гостиницу, все вместе договорились, что не станем писать такой записки без решения хотя бы пленума Дагобкома партии. Ясное дело, пленум на такое никогда бы не пошёл, и Багиров, узнав наш ответ, конечно же, возненавидел и нас, и Дагестан и потом всячески старался нам насолить, особенно Алиеву… Вот так всё оно и было.

– Да-а… – произнёс Султан. – Подумать только, что иногда всё может зависеть от какой-то минуты! Абдурахман Даниялович, а почему бы вам не написать свои воспоминания?

– Ты знаешь, мне многие об этом говорят и просят, у меня даже есть кое-какие наброски… Посмотрим, может, и напишу!

Они ещё немного прошлись, беседуя, по аллеям Приморского бульвара, и стали затем прощаться.

– Передай мой привет отцу. Я его очень уважаю и считаю одним из самых порядочных людей, с которыми мне приходилось встречаться. Гордись им!

– Я горжусь! – ответил просто Султан.

Никогда ещё Арсен не был так взволнован. Он и сам толком не понимал, что с ним творится. Приступы уныния сменялись у него буйным весельем, стоило ему заметить, как Аделя, чуть повернув голову, окидывает его внимательным взглядом больших карих глаз, а затем, тряхнув небрежно золотисто-русыми волосами, отворачивается, чтобы через некоторое время снова метнуть в его сторону быстрый взгляд.

Дагестанская весна роскошествовала в буйном своём цветении, залитые солнцем махачкалинские улицы, умытые утренними поливальными машинами, утопали в зелени многочисленных деревьев и кустарников.

Политехнический институт, куда Арсен поступил по примеру старшего брата, вместе со звонком исторг из своего здания десятки молодых людей, весело и шумно высыпавших на улицу, носящую имя Калинина, которого все когда-то называли Всесоюзным старостой.

Арсен вместе с другими студентами вышел на улицу, но не стал, в отличие от них, удаляться от института, а задержался у входа, напустив на себя безразличный вид и застыв в ожидании. Время шло, а Аделя всё не появлялась. Зато вместо неё появился декан Гаммацаев и, остановившись возле Арсена, спросил: