Сиделка склонилась надо мной и задрала мне рубашку, чтобы поставить под меня ночной горшок.

Я ахнула.

– Что вы делаете?

– Просто делайте свои дела, – сказала она со страдальческим вздохом.

– Мадам, прошу вас! – я попыталась пошевелиться, но у меня ничего не вышло.

Она снова возникла в поле зрения. Сиделка была широкоплечей и когда-то, возможно, стройной, но теперь раздобрела от возраста. Ее глаза были ни злыми, ни добрыми. Они были усталыми.

– Если вы не сделаете это сейчас же, я оставлю горшок под вами. Он натрет вашу нежную кожу, и вы будете плакать. Я не стану вас жалеть. А если вы продолжите вырываться, то расплещете собственную мочу и дерьмо по кровати, а я забуду сменить вам простыни. Вы меня понимаете?

Она говорила это без гнева и злорадства. Я не знала, как ей ответить – что мне сказать, чтобы ее убедить? Как заставить ее меня отпустить?

– Да, конечно, – кротко сказала я. – Можно мне, пожалуйста, сесть?

– Два дня постельного режима – чтобы удостовериться, что вы себе не навредите. Делайте, что вам велят, и тогда мы обсудим возможность мочиться сидя.

Перепуганная и униженная, я обнаружила, что не могу выдавить из себя ни капли.

Она оставила горшок подо мной.

Он натер мне кожу, как она и обещала, хотя куда больше пострадали моя душа и достоинство.

***

Три дня я провела привязанной к кровати. Иногда я слышала плач. Но он был почти утешением, потому что в остальное время я не слышала ничего. Я могла только поворачивать голову набок, к голым беленым стенам. Я была одна, не считая коротких визитов сиделки.

На вторую ночь, которая тянулась вечно, я пожалела о своем желании слышать хоть что-нибудь. Где-то рядом вопила женщина – вопила без передышки, пока у меня самой не заболело горло. Как она могла это вынести, я не знала.

Как любая из нас могла это вынести?

***

Через три дня беспрекословного послушания меня отвязали. Затем меня отвели в кабинет распорядителя лечебницы. Я не знала, в какой мы стране, но врач и все сиделки говорили по-немецки. Стены были обшиты темным деревом, а массивные стол и кресло распорядителя внушали смутную тревогу. Перед столом стоял простой табурет. Я села на краешек, выпрямив спину и чинно опустив подбородок.

Мне не позволили причесать волосы и не выдали никакой одежды, кроме бесформенной серой сорочки, которую я носила с тех пор, как очнулась.

– Добрый день. – Я сдержанно улыбнулась. – Я так благодарна за возможность с вами поговорить. Нам с вами нужно разрешить ужасное недоразумение.

Распорядитель лечебницы, занятый написанием письма, даже не поднял головы. Он был бледным и морщинистым, и я подозревала, что если надавить ему пальцем на кожу, то на ней останется вмятина. Тонкие губы были сжаты в одну прямую линию.

– Видите ли, – продолжала я, – я не должна здесь находиться.

– Гм, – сказал он. – Я видел ваши заметки, да и заявления вашего мужа говорят об обратном.

Я смущенно рассмеялась.

– Ах, он не дал мне шанса все объяснить! Видите ли, я сочиняла для него историю.

– Историю? – Он наконец оторвался от письма.

– Да! Роман. Я хотела сделать ему сюрприз. Он всегда любил страшные истории, так что я сочинила историю про чудовище. Какой конфуз, что ее прочел кто-то еще!

Он растянул губы в улыбке.

– Мое милое дитя. Вы действительно полагаете, что заявление, будто бы ваши заметки – это плод вашего воображения, свидетельствует о душевном здоровье? Это, если уж на то пошло, лишь подтверждает, что вы нуждаетесь в нашей помощи.

Мое сердце бешено застучало. Я помотала головой.

– Нет-нет, я могу объяснить. Я…

– Вы пережили страшную потерю. После этого мысль о замужестве оказалась для вас, чувствительной молодой женщины, слишком большим потрясением. Вам нужен покой. Вам нужно место, где вы будете чувствовать себя в безопасности, где ваш разум не страдает и не подвергается напряжению. Обещаю, мы обеспечим вам все необходимое, чтобы вы смогли справиться с истерией.

Мне хотелось вскочить и закричать, но любые мои действия и слова обернулись бы против меня. У меня задрожали губы, и все же я собралась с силами и грустно ему улыбнулась.

– Мне разрешено писать письма? Принимать посетителей? Я бы хотела увидеть…

Кого? Своего свекра? Судья Франкенштейн ни секунды не будет переживать по поводу моего заточения, пока мое наследство находится у него в руках. А для этого ему достаточно, чтобы я была жива. Эрнест слишком юн, чтобы мне помочь. Анри в Англии, и если уж его не сумел найти родной отец, то и моим письмам до него не добраться.

А в день, когда я снова увижу Виктора, я потеряю все.

У меня не осталось никого. Я могла рассчитывать только на себя. Я позволила слезам навернуться на глаза и направила на врача всю силу своей ангельской красоты.

Он на меня даже не взглянул.

– Уведите ее, – сказал он. Две сиделки подошли ко мне и грубо поставили на ноги. Я не сопротивлялась.

***

– Когда мне разрешат выходить на прогулку? – спросила я на следующее утро.

После разговора с распорядителем лечебницы мне запретили покидать комнату, чтобы я могла «успокоить нервы».

Сиделка, которая принесла мне поднос с завтраком, заворчала. Это была не та сиделка, что грозила мне синяками. Эта была моложе, но в угловатости ее плеч читалась такая же жестокая, равнодушная решимость.

– На прогулке вы можете перевозбудиться. Ведите себя хорошо, и через неделю сможете ходить с другими девушками на ужин.

– Но я…

– Ведите себя хорошо, – проворчала она. И вышла.

***

Когда неделю спустя мне разрешили покинуть мою крошечную камеру без окон, я уселась в главной комнате для посещений, сделав это настолько благовоспитанно, насколько позволяли холодные скамьи. Посетителей не было. Меня окружали женщины, которые сидели так же, как я, и двигались так, словно на них все еще были высокие воротники, длинные юбки и корсеты, а не свободные рубашки из грубой серой материи. Шпильки были запрещены из опасений, что мы причиним себе вред, так что даже волосы у меня были распущены и свободно лежали на плечах. В единственном слое ткани, отделявшей мое тело от воздуха, я чувствовала себя голой и потерянной.

Они отобрали у нас все, что, как нам говорили, делало нас женщинами, а потом сказали нам, что мы безумны.

И все же я знала, что выдержу. Я тщательно, во всех подробностях продумала план действий. Во время следующей встречи с распорядителем лечебницы я смогу убедить его, что я абсолютно нормальна и все это подстроил Виктор, и меня отпустят. Я вела себя хорошо, как мне было велено. Я собиралась стать той, кем необходимо быть в этом аду, и добиться свободы.