Это высказывание кажется мне самым трогательным из всего, что говорил Миядзаки, и оно резонирует гораздо сильнее, чем его критиканство о глупости и беспечности людей. То, что режиссер, несмотря на свой сильный стресс, по-прежнему в какой-то степени верил в человечество в эпоху социальных неурядиц, говорит о том, что в нем всё еще горел идеализм. Но Миядзаки не доводит свой идеализм до нереалистичных крайностей. Как он заявил в более позднем интервью, «жители Татары – не только хорошие люди; есть и глупые, и сумасшедшие, потому что таковы люди»[256].

В итоге фильм предлагает видение жизни как плотного переплетения различных сущностей, а не простой дихотомии противоположностей.

Историки традиционно рассматривают период Муромати как время, когда развивалась эстетика дзена, дав начало классическому японскому саду. В «Принцессе Мононоке» природа в период Муромати предстает в принципально другой форме – такая же красивая, но дикая, опасная, далекая и совершенно нечеловеческая. У нее есть собственная свобода воли, иногда духовная и трансцендентная, а иногда жестокая и пугающая. Одним из больших достижений фильма является то, что в нем голоса есть не только у маргинализированного человечества, но и у самой природы.

Для этого режиссеру нужно было выйти за рамки реализма, и «Принцессу Мононоке» можно рассматривать как исторический эпос, который является великолепно реализованным фэнтези. Такахата, партнер Миядзаки, воспринял фильм как хорошее фэнтези, «отличающееся от реальности и имеющее опасное свойство давать зрителям неверное представление об истории»[257]. Зато именно тонкое переплетение фантастики и истории придает фильму особую силу, в нем динамика взаимоотношений человека и природы подчеркнута больше, чем это можно было показать в реалистической работе.

В картине режиссер беспристрастно относится и к людям, и к природе. Это не просто экологический гимн, обвиняющий человечество во всех бедах и призывающий его вернуться к природе. Напротив, это радикальный взгляд на взаимосвязь природного, сверхъестественного и человеческого, который можно воплотить только в анимационной среде с ее вариациями преображения. В конечном счете это видение не только ставит под сомнение право человека господствовать над природой, но и заставляет задуматься, какое место может и должно занять человечество в сложном нестабильном мире.

Фильм поднимает такие фундаментальные вопросы: можем ли мы жить этично в проклятом мире? И если да, то каким образом? «Принцесса Мононоке» предлагает два возможных решения. Первое – просто «Жить!» («Ikiro!) – этот слоган красуется на постерах к фильму, а по сюжету произносит его Аситака, пытаясь помочь Сан справиться с отчаянием, страхом и обидой на всё человечество. В контексте это говорит нам о том, что мы не можем ни при каких обстоятельствах отвергнуть этот завет, который Миядзаки считал необходимым в эмоционально апатичной обстановке Японии 1990-х годов. Второе решение – «смотреть незамутненным взглядом» – непростая задача, ведь в фильме показаны как кровожадные нападения зверей, так и безжалостное притеснение природы человеком, и нам остается наблюдать за обеими сторонами с ясностью и объективностью.

Кажется удивительным, что такие глубокие и провокативные вопросы ставит перед нами анимационный фильм, а не игровой. Тем не менее анимация служит особенно подходящим средством для решения этих сложных вопросов. Темы метаморфоз, гибридности и перехода границ, которые заставляют нас задуматься о своем месте в мире, давно сформировали основу анимации и ее любимые жанры фантастики и фэнтези. Как отмечает ученый-эколог Урсула Хайзе, анимационная среда особенно искусна в «представл[ении] мира, где обитают нечеловеческие существа, такими способами, которые наиболее сильно резонируют с экологическим мышлением – тем более если это не просто люди в другом обличье, а особые способы мышления, существующие сами по себе»[258].

Именно это понятие о разумных нечеловеческих существах, «обитающих в мышлении сами по себе», в фильме «Принцесса Мононоке» исследуется и оживляется. Фильм представляет мир на грани кризиса, где происходит неуклюжий переход от природной концепции жизни к зависимости от технологии, который символизируют обработчики железа. В этом переходном мире дикие боги леса находятся под угрозой исчезновения. Но эти боги не являются «людьми в другом обличье». Сложная анимация фильма позволяет различать нечеловеческие лица, от привлекательной и выразительной мордочки Якуру, рыжего лося Аситаки, до простых, похожих на маски лиц древесных духов под названием кодама.

Миядзаки также провокационно изображает доброе потустороннее лицо лесного бога. Чудовищное, внушающее благоговение и фундаментально отличающееся от человека и животных создание выводит фильм далеко за рамки многих замечательных, но прямолинейных произведений на экологические темы, в которых природа, как правило, упрощается и видится как нечто благородное и уязвимое или привлекательное и уязвимое. В этом фильме мы не только можем представить себе сверхъестественное так, как никогда раньше, но и почувствовать, как оно смотрит на нас. В «Принцессе Мононоке» чужие смотрят на нас по-разному: от лукавой улыбки духов кодама до устрашающей ненависти в глазах раненого вепря.

Изображая лесного бога во всем его великолепии и гротескности, Миядзаки уводит фильм в этическом направлении, выходящем за рамки трюизма о доминировании человека над природой. В этом отношении фильм контрастирует с диснеевскими работами, где даже энтузиасты замечают слишком «симпатичный» образ природы. Например, исследователь творчества студии «Дисней» Дэвид Уитли, анализируя «Бэмби», признает сентиментальный образ природы фильма и замечает, что «хореографическое взаимодействие между животными разных видов, которые якобы «дружат», их крупные глаза, делающие мордочки более симпатичными, и отсутствие естественных хищников, благодаря которому вся природа погружается в идиллическую невинность, вместе создают сентиментальный взгляд на природу, который едва ли можно сочетать с полным уважением к целостности природного мира и его непохожести на мир человеческий»[259].

В «Принцессе Мононоке» отношения с миром природы изображены на том уровне, где удается избежать типичной склонности к ее очеловечиванию. Благодаря блестящей анимации в фильме отражается то, что французский философ Эммануэль Левинас называет «непохожестью чужого», хотя она, пожалуй, выходит за рамки представлений Левинаса и представляет собой совершенно новую категорию непохожести. Откровение об этой «непохожести» побуждает человека к мыслям о близости и взаимозависимости с миром природы. Чтобы проследить, как это удается Миядзаки, давайте обратимся к сюжету фильма, который начинается со знаменитых кадров, где обезумевший бог-вепрь Наго в образе татаригами (бога-демона) нападает на Аситаку.