Во рту у меня пересохло, горло сжалось от страха, так как с фотографии, помещенной в центре листа, смотрел на меня отец Эллы.

Не веря своим глазам, я вышел из поезда на ближайшей станции и устремился сквозь толпу, собравшуюся на платформе, затем нетерпеливо протолкался через очередь на эскалаторе, ругая сломанное заграждение, и, оказавшись в вестибюле, сломя голову помчался к газетному киоску.

Днем, когда позвонила Камилла, я пребывал в каком-то оцепенении, не в силах поверить в случившееся.

— О боже, Джеймс! — чуть не плача, простонала она. — Ты уже знаешь?

Конечно, я знал. Да и как могло быть иначе? Сначала эта история красовалась в каждой газете, а потом все только и делали, что говорили о ней.

— Все видели, понимаешь? — произнесла с придыханием Камилла. — Она совершила это на глазах у сотен людей.

Слушая Камиллу, я почему-то думал о том, что голос ее до странности невыразителен для человека с таким талантом к украшениям речи, доносится будто издалека — в общем, совсем на нее не похоже. Я слушал ее рассказ, и мне казалось, что люди, о которых она говорит, мне незнакомы, как будто они ни сейчас, ни в прошлом не имели отношения к моей жизни.

Не сразу, далеко не сразу до меня дошло, что девушка, которую я любил, ради которой дважды пожертвовал самоуважением, девушка со звенящим голосом и обгрызенными ногтями, эта самая девушка и была центральной фигурой истории, рассказанной Камиллой.

Дочь хладнокровно убила отца на глазах у двух сотен свидетелей.

— Я не могла в это поверить, Джейми, — говорила Камилла со слезами в голосе. — И не поверила бы, если б не видела, как она это сделала. И все видели. У нее просто не было возможности сбежать.

Я просто окаменел и был не в силах двинуть ни рукой, ни ногой.

— И вероятно, она понимала, что ей будет не уйти.

— Расскажи, что именно ты видела, — попросил я, с трудом ворочая языком.

Мне трудно заставить себя пересказать все отвратительные детали, всплывшие после убийства Александра. На протяжении шестидесяти лет я всеми силами старался предать забвению подробности суда над Эллой (как и обстоятельства смерти Эрика), спрятать их подальше в памяти, чтобы случайно на них не натолкнуться. Я не хотел помнить и с успехом сумел забыть. Сейчас я отчетливо сознаю, в каком долгу я перед Сарой: это она научила меня отгораживаться от всего, что может нарушить безмятежный покой мирной внутренней жизни.

Но теперь я должен вспомнить. Должен проделать со всем, что относится к Элле и смерти ее отца, то же, что проделал с событиями, касавшимися Эрика: открыть запертые двери, извлечь оттуда старых призраков. Человеку моего возраста тяжело совершить подобное усилие, потому что разочарование — самый болезненный из всех шрамов души. И сейчас к моему гневу примешивается жалость к себе. Судьба предложила мне возможность жить — и сразу же выхватила из рук, прежде чем я успел еще раз эту жизнь вкусить. Я плачу о человеке — он уже не был мальчиком, — который сидит словно громом пораженный, выслушивая рассказ Камиллы Бодмен о том, что совершила Элла. Мне очень хочется его утешить. Но я не могу, а если б даже и мог, что бы я сказал? Тот человек не в силах был что-либо предпринять, как-то повлиять на ситуацию. Он уже погиб, но в чем причина гибели, он не мог ни понять, ни даже вообразить.

Элла оказалась убийцей, и это все меняло. Значит, все, что мы пережили с нею, было ложью, и даже этой ложью я ни с кем не мог поделиться.

В тот вечер я отправился наверх, в мансарду, и сидел при лунном свете в уголке, где прежде сиживала Элла, слышал ее голос, видел, как поднимается к потолку дым ее бесчисленных сигарет. Я вспомнил нашу встречу в парке, объявление о ее помолвке с Чарльзом Стэнхоупом на дне рождения Камиллы, поездку в Сетон. Я представлял, как Элла откидывает волосы с глаз, как взбирается на подоконник окна, глядящего в море, и слышал, как она рассказывает о Бланш, об истории своей семьи, о Саре.

— Этот дом полон мрачных тайн, — сказала тогда она.

Я вспомнил ее испуганные глаза, когда мы втроем — я, Элла и Эрик — стояли у каменоломни, и четкий властный голос, приказывавший мне открыть Эрику правду. Казалось, я слышу и вижу все это воочию… И меня пронзило ощущение, будто рухнули чары, а женщина, которую я любил, просто исчезла, исчезла без следа. Да и существовала ли она?..

Прочитав в жарком и многолюдном вестибюле подземки газетный репортаж об убийстве Александра, я оттолкнул от себя правду. Меня поддерживала слепая вера в возлюбленную. «Нет! — вопиял мой разум. — Элла не могла убить отца, как не могла она стать причиной смерти Эрика». Но когда о происшествии на приеме в замке Сетон рассказывала Камилла, рассказывала тихим голосом, какого я никогда прежде у нее не слышал, о том, что видела собственными глазами, я понял, что ошибся. И вот, оставшись наедине с самим собой в комнате, где когда-то играл для Эллы, где совсем недавно с наивным обожанием писал ей о любви и о своей тоске, я почувствовал, как волна отвращения нахлынула на меня.

Тело Эрика, тяжело покачивавшееся на воде, снова возникло перед моим умственным взором; я увидел, как оно болтается и подпрыгивает, поднимаясь по стене каменоломни, как лежит, словно сломанная игрушка, на земле у наших ног. Вспомнил слезы на глазах доктора Петена. И с чувством, близким к ненависти, подумал о том, что дважды унизил себя — ради девушки, которая убила своего отца. Чтобы завоевать ее доверие, я предал все мыслимые понятия о дружбе; чтобы снова увидеть ее, свел на нет три года добровольного самобичевания.

И я зарыдал, оплакивая не Эллу, не Эрика, а самого себя.

Даже самые страшные события прошлого заслуживают, чтобы их вспомнили и осмыслили. На пути к осуществлению намеченной цели Элла встретила немалое количество препятствий. Прежде всего, доступ гостей в дом был строго ограничен, а Большой зал заперт, поскольку туда на время приема перенесли значительную часть ценных вещей из открытых комнат. Попасть на балкон можно было только из Большого зала, а единственный ключ от него находился у Сирила Харкорта, и позже полиция обнаружила его в целости и сохранности в его письменном столе.

Когда все это случилось, на террасе собралось, вероятно, более двухсот человек: они стояли у костра, разговаривали и смеялись; несмотря на холод, гости предпочли свежий воздух духоте, царившей в комнатах. Так что Элла совершила убийство на глазах у двухсот с лишним свидетелей, со многими из которых была хорошо знакома.

Печаль охватывает мою душу при попытке восстановить события того вечера: сейчас я отлично знаю дом, в котором произошла трагедия, поэтому она кажется мне особенно реальной. Слушая рассказ Камиллы, я мог лишь вообразить обстоятельства и, разумеется, не испытывал к замку тех чувств, что возникли у меня за шесть десятилетий жизни в нем. Ну а теперь мне хорошо известно место преступления, и я понимаю, что именно могли увидеть гости на балконе, подняв голову.