Прошло дней десять, а от Эллы по-прежнему не было вестей. Наконец я действительно забеспокоился: а вдруг она оставила мое письмо нераспечатанным? Сам-то я не раз поступал так с ее посланиями. Однако, несмотря на закрадывавшиеся в душу дурные предчувствия, я продолжал трудиться, как всегда, усердно: последний тур Хиббердсона был уже на носу, а потому дни мои были заняты репетициями, работой с дирижерами и тысячами мелочей, необходимых для подготовки к участию в конкурсе.

Письмо Эллы я обнаружил как раз по возвращении с одной особенно долгой репетиции, оно торчало из стопки почты, оставленной на коврике у моей двери. На сей раз конверт оказался голубым, хотя адрес был написан все теми же, так хорошо знакомыми мне, коричневатыми чернилами.

Помню, как сильно я разволновался: сердце сжалось, в горле пересохло. Я поднял письмо и отправился с ним в крошечную комнатку под крышей. Ощупал пальцами плотную бумагу, вскрыл конверт, из него выпал толстый лист с рельефным оттиском адреса — Элла писала из Сетона. Она не называла меня по имени, и послание ее оказалось довольно коротким. Там говорилось:

«Дорогой, дорогой мой!

Поверить не могу, что ты наконец-то мне написал. Я думала, что навсегда потеряла тебя.

Ты представить себе не можешь, как сильно мне тебя не хватало, как сильно я хотела увидеть тебя. Это были тяжкие годы, впрочем, полагаю, мне незачем рассказывать тебе об этом. Прости, что не ответила на твое письмо раньше.

Видишь ли, меня не было в Лондоне: я тут сижу у дяди Сирила, помогаю ему с организацией приема. В замке царит настоящий хаос, и молодое поколение притащили сюда на подмогу. Так что меня не было дома, а у Памелы неважно обстоят дела с пересылкой корреспонденции. Я прочла твое послание только сегодня утром — и с тех пор мне не сидится на одном месте. Не могу дождаться нашей встречи, когда я снова смогу прикоснуться к тебе, любовь моя. Я так скучала по тебе.

Однако уехать отсюда я смогу лишь на следующей неделе, после приема. Разумеется, ты сам можешь приехать на праздник, хотя, с другой стороны, нет ничего хуже, чем вновь увидеться с тобой на глазах у тысяч людей. Это будет вечеринка в духе Реджины Бодмен, а я хочу встретиться с тобой наедине…

Ты подождешь еще немного? И тем временем постараешься выиграть конкурс Хиббердсона? Я следила за твоими успехами до самого последнего тура, и мне интересно, что за произведение ты будешь играть. Ты не представляешь, как сильно я хочу снова услышать, как ты играешь.

Нам так много нужно друг другу сказать! Письмо для этого не годится.

Жду не дождусь, когда мы снова будем вместе.

Элла»

Вот в точности ее слова, и, повторяя их сейчас, я слышу, как она сама их произносит. Сидя один во мраке, я слышу голос Эллы, зовущий меня из далекого прошлого, вижу ее глаза, ищущие моего взгляда.

После этого события понеслись стремительно одно за другим.

В памяти моей всплывает последний вечер конкурса Хиббердсона — вечер судей и огней, пота и нервов и переживавших за мой успех друзей. Для меня он стал вечером славы: я играл с неведомой мне дотоле страстью. Любовь Эллы придала моему исполнению легкость, несвойственную мне ранее, и утонченность, которую мне, увы, не суждено было сохранить в будущем.

Помню, как это было — выиграть: я опустил скрипку, поклонился публике — и облегчение могучей волной нахлынуло на меня. Я улыбнулся, поблагодарил судей, поведал журналистам, что я в восторге. Я и впрямь был в восторге, ведь играть по-настоящему хорошо, превосходя самого себя, — это истинное наслаждение, с которым ничто не может сравниться. Впрочем, я по-прежнему чувствовал, что победа принадлежит не мне одному, я никогда не достиг бы в исполнении такой дерзости и отваги, если б не чудовищное воспоминание о смехе Эрика и о его невидящих глазах. Кроме того, я понимал: Эрик тоже хотел бы моей победы. А еще я надеялся, что любовь Эллы теперь всегда будет защищать меня от моих демонов.

Стоя на сцене с бронзовым лавровым венком в руке, я блуждал взглядом по рядам слушателей, видел их улыбающиеся лица и смазанные пятна аплодирующих ладоней. Поклонившись в очередной раз, я вдруг заметил в толпе тонкую, склоненную шею и улыбку, от которой у меня перехватило дыхание.

И я, чуть пошатываясь от усталости, но по-прежнему улыбаясь, двинулся по сцене, пожимая руки другим финалистам, принимая их поздравления и думая лишь об одном — как бы поскорее покинуть концертный зал, ускользнуть в ночь с той единственной, кого жаждала моя душа.

За кулисами меня поджидали репортеры и мой агент, попросивший еще раз выйти на поклон. Я согласился, хотя кровь неистово била у меня в висках, а ладони взмокли от страха, что Элла затеряется в толпе и я не найду ее.

На третий поклон я не вышел, прямиком отправившись в гримерную, отведенную финалистам. Там мы складывали инструменты и освобождались от галстуков. Пребывая в состоянии, близком к помешательству, я со всеми попрощался, убрал скрипку в футляр и помчался по глухим коридорам к выходу для музыкантов, надеясь выскользнуть наружу до того, как здесь появится толпа. Однако стоило открыть дверь, как я услышал пронзительный, ликующий вопль: «Вот он!» — мгновенно повергший меня в гнев и досаду. Поклонники и репортеры взяли меня в плотное кольцо, посыпались вопросы и просьбы дать автограф.

Что было делать? Пришлось успокоить себя простеньким рассуждением: Элла непременно меня найдет, лучше всего оставаться на одном месте, где меня хорошо видно. Глубоко вздохнув, я очертя голову нырнул в лавину слов и блокнотов. Сердце колотилось как бешеное, а я надписывал свое имя на протянутых листах, изо всех сил стремясь умерить нетерпение.

— Могу я присоединиться к очереди ваших верных почитателей, мистер Фаррел?

Я увидел ее раньше, чем она заговорила, а потом услышал округлые гласные, свойственные британскому аристократическому выговору, — и побледнел от разочарования: передо мной стояла, улыбаясь, Сара Харкорт. Я тряхнул головой, словно пытаясь избавиться от видения. Машинально выводя автограф на очередной программке, я уже взял себя в руки и даже сумел вежливо поинтересоваться, что она тут делает.

— Слушала ваше выступление, разумеется, — по-прежнему улыбаясь, ответила Сара, и я заметил, что она кажется менее неприступной, чем мне запомнилось. — И подумала, что следует подчеркнуть факт знакомства с победителем, если, конечно, получится.

— Что? — не расслышал я — ее тихий голос утонул в гуле толпы.

— Мои поздравления! — крикнула она громче и, приблизившись, поцеловала меня в щеку.

Фотографы запечатлели этот поцелуй, а один из репортеров спросил, кто эта красивая леди.

— Да-да, назовите ваше имя!

Сара покраснела, а я с тоской подумал о том, как прекрасна ее кузина.

— Столько времени прошло, — вздохнула она, когда я, замыслив побег, начал протискиваться сквозь толпу охотников за автографами.

— Да.

— Как вы поживали с тех пор, как мы в последний раз виделись?