Мисс Сильвер опустила на колени последний листок бумаги.

– Она подписала заявление после того, как оно было прочитано еще раз в ее присутствии. Думаю, не осталось никаких сомнений в том, что все это правда.

Хилари встала. Она по-прежнему держала Генри за руку. Ведь нужно же за кого-то держаться, когда мир вокруг начинает так быстро вращаться.

– Мне следует радоваться за Джеффа и за Мэрион, но я не могу. Пока не могу. Она так несчастна, бедняжка!

Выражение лица мисс Сильвер изменилось. Она доброжелательно посмотрела на Хилари и мягко ответила:

– Уж лучше быть несчастным, совершив неблаговидный проступок, чем чувствовать себя великолепно, причиняя боль другим людям. Это намного хуже.

Хилари ничего не ответила. Мисс Сильвер была права, и это ее успокоило. Помолчав минуту, она сменила тему:

– Я так и не поняла, когда же все это произошло. Во сколько был убит мистер Эвертон?

– Сразу после восьми. Он позвонил мистеру Грею в восемь, миссис Мерсер это подтвердила. Она сказала, что, когда была в столовой, часы пробили восемь. Мистера Эвертона застрелили одну или две минуты спустя.

– Но, мисс Сильвер, – Хилари казалась изумленной, – миссис Эшли сказала – миссис Эшли, та самая приходящая работница, с которой я встречалась, она обронила письмо и вернулась за ним, – она сказала, что церковные часы на Уокли-роуд пробили восемь, когда она проходила мимо. Чтобы добраться до Солуэй-Лодж, ей потребовалось бы от семи до десяти минут. Я решила, это спасет Джеффри, но она добавила, что часы шли неточно, отставали на десять минут, поэтому было около половины девятого, когда она подошла к дому.

– Да, вы мне рассказывали, – подтвердила мисс Сильвер. Она тихо вздохнула. – Я предупреждала вас, на часы нельзя полагаться, это ненадежные свидетели. Думаю, мы выяснили этот вопрос. Мы говорили об этом раньше. Миссис Эшли не утверждала, что часы отстают, не так ли? Она просто боялась опоздать. Но если она боялась опоздать, значит, часы спешили, а не отставали. Видите ли, люди часто путаются во времени. Едва ли кто-то знает, в какую сторону нужно переводить часы при переходе на летнее время, если только не прочтет об этом в газете. Миссис Эшли – довольно бестолковая женщина. Она рассказала мне то же самое, что и мисс Хилари, а когда я стала настаивать на точном ответе, она совершенно запуталась. Надеюсь, ее не придется вызывать в качестве свидетельницы.

– Думаю, есть возможность выяснить, спешили эти часы или отставали, – раздраженно произнес Генри.

Мисс Сильвер уверенно кивнула:

– Разумеется, капитан Каннингем. Я говорила с церковным служителем, очень любезный человек. Пятнадцать месяцев назад часы, несомненно, спешили, как раз на десять минут. Они постоянно убегали вперед, но прежнего викария это устраивало. А новый священник регулирует их каждый месяц. Совершенно очевидно, в день убийства они спешили. Когда миссис Эшли услышала, что пробило восемь, на самом деле было только без десяти восемь. В тот момент она находилась в пути, и ей оставалось около десяти минут, чтобы дойти до Солуэй-Лодж. Она пришла как раз в тот момент, когда мистер Эвертон воскликнул: «Мой родной племянник!» – а потом прозвучал выстрел, и она убежала.

– Ну и дурочка же я! – воскликнула Хилари.

Генри не мог с этим не согласиться.

Харриет Ст. Джаст обвела взглядом свой демонстрационный зал и убедилась, что дело ее процветает. Эти маленькие закрытые показы одежды приносили очень хороший доход. Люди охотились за билетами, спрашивали, можно ли привести друзей, а попав на показ, покупали наряды и уходили с приятной иллюзией вернувшейся молодости. Они станут стройнее, их движения приобретут такую же гибкость и изящество, как у Вании.

Мэрион, безусловно, стоит тех денег, которые зарабатывает. Но ей не следует больше худеть. Она настоящая жемчужина подиума, но если она еще убавит в весе, платья просто начнут сваливаться с нее. Харриет скривила губы. Вне работы она часто жалела Мэрион Грей.

Но в эту минуту Мэрион Грей не существовало, на подиуме была только Вания, которая демонстрировала черное повседневное платье с высоким воротником и длинными узкими рукавами, закрывавшими кисти рук. Оно называлось «Грустный день». Тяжелый креп выглядел просто, но печально. Надев его, Мэрион почувствовала странное внутреннее удовлетворение, потому что на самом деле Джеффри умер, и ей было приятно носить это траурное платье, как будто она носила траур по нему. Она медленно прошлась мимо заинтересовавшихся женщин, слегка склонив голову и опустив глаза. Мыслями она была далеко. Комментарии покупательниц, долетавшие до ушей, не интересовали ее. Она постояла, повернулась и прошлась еще раз.

Харриет кивнула, и она сошла с подиума, уступив место Селии в смелом оранжевом платье, которое резко контрастировало с «Грустным днем» Вании.

Закрыв за собой дверь демонстрационного зала, она увидела сильно взволнованную Флору.

– Ах, дорогая, тебя к телефону! Это междугородний звонок, из Глазго, наверное, твоя младшая кузина! Я сказала, ты на показе, но она ответила, что это важнее любой одежды в мире, может быть…

Флора продолжала говорить, даже когда Мэрион взяла трубку.

– Алло, алло, алло!

Флора услышала, как Мэрион спросила: «Хилари?» – а потом: «Что случилось?» Она почему-то не смогла выйти, а только отошла к двери, но по-прежнему оставалась в комнате. Стоя на пороге, она видела, как Мэрион протянула руку и оперлась о стол Харриет. Она не произнесла ни слова с тех пор, как спросила: «Хилари?» Просто слушала, опершись на стол.

Флора не могла выйти, не могла оторвать взгляд. Она наблюдала, как лицо Мэрион меняется прямо на глазах. Ей показалось, будто растаял лед или взошло солнце. На лице вспыхнул румянец, его черты смягчились. Она понимала, что ей не следует здесь находиться, но была взволнована до глубины своей доброй, бескорыстной души. Она понятия не имела, сколько времени прошло, прежде чем Мэрион повесила трубку и повернулась к ней со слезами на лице. Слезы текли и текли из ее глаз, в которых снова засветились молодость и нежность. Она схватила пухлые натруженные ладони Флоры и держала их, будто это были руки самого близкого человека. Бывают моменты, когда каждый человек в мире становится твоим другом, с которым можно поделиться радостью. Голосом ребенка, который только что очнулся от кошмарного сна, она произнесла:

– Все хорошо, Флора, все хорошо!

Флора почувствовала, как и ее глаза наполняются слезами. Она никогда не могла удержаться от слез, если рядом кто-то плакал.

– Дорогая, что такое, что случилось?

Но Мэрион только повторяла:

– Все хорошо, Флора, все хорошо. Хилари мне сказала.

А на другом конце линии Хилари обнимала Генри в ужасной телефонной будке гостиницы.

– Генри, она ничего не ответила, она просто не смогла ничего сказать! Генри, я сейчас расплачусь!