— Теперь, Миша, ответь сам себе. Когда сегодня вечером, от твоих коллег — понятых, все это здание узнает, что ты порнухой занимаешься, как сложится твоя дальнейшая судьба? Как фотографа, как журналиста? В конце концов, как завидного парня? Я уверен, вон та красавица — я кивнул на девушку, тревожно вертящую головой за стеклом «Москвича»: — с тобой, после такого, даже разговаривать не будет, хотя сейчас она считает тебя гениальным фотографом.

Миша был конечно беспринципным, но умным. Он собрался с силами, и спросил, срывающимся от волнения, хриплым голосом:

— Раз вы сейчас со мной говорите, значить есть еще варианты?

— Есть. Сам подумай, что ты можешь сделать для исправления ситуации.

— Я не знаю, у меня мысли путаются. Скажите сами.

— Хорошо. Сейчас ты пишешь объяснительную на имя начальника Дорожного РОВД — я скинул ему на колени папку с бланками: — что стал свидетелем того, что две недели назад, на вещевом рынке, мужчине стало плохо. У него начался эпилептический приступ. Когда к пострадавшему подошел, ранее не знакомый тебе милиционер, и спросил у родственников больного, чем он может им помочь, те сказали, что необходимо вставить больному что- ни будь между зубов, чтобы тот не откусил себе язык и, не истек кровью. Милиционер вставил между зубов припадочного конец резиновой палки и продолжал это делать до конца приступа. Ты сделал несколько снимков, а потом, когда тебе потребовался снимок к статье о недостатках в работе милиции, ты, поработав над снимками, чтобы нельзя было понять, что там происходит на самом деле, присовокупил снимок к статье. О возможных вредных последствиях ты не думал. В содеянном раскаиваешься, просишь милиционера, за сообразительность, наградить. Пиши, если понял.

Чугунов не успел написать все, мной изложенное, когда к нам решительным шагом подошла его красивая пассажирка:

— Миша, когда мы поедем? Что вообще происходит? Может быть, мне ребят позвать?

Миша растерянно молчал, уставившись на девушку, в разговор пришлось включится мне.

— Вот завидую я тебе, Миша — я дружески толкнул его в плечо: — какая у тебя ослепительная жена. Счастливый ты, все-таки, человек.

Барышня, с деланым смущением улыбнулась мне, поправив прическу:

— Ну, мы еще не женаты….

— Я уверен, что это вопрос, максимум, пары месяцев, а то ведь уведут такое сокровище. А мы с Мишей по работе вопрос решаем, сейчас, через пять минут, он опять вернется к вам. Извините меня, что я вас задерживаю.

— Хорошо, пять минут — девушка лукаво стрельнула в меня взглядом, ловко крутанулась на месте, так, что подол легкой юбки, взлетел вверх, приоткрыв стройные бедра, и танцующей походкой, пошла к «Москвичу».

— Это все? — Чугунов протянул мне подписанное заявление.

— Нет, конечно. Фотоаппарат есть?

— Есть конечно, в машине.

— Тащи. Только не вздумай попытаться уехать. Все равно не получится, но тогда всем нашим договоренностям конец.

Миша достал из «Москвича» чехол с фотоаппаратом, протянул мне. «Зенит-12». Аппарат не знаком, но несколько снимков приоткрытой сумки в багажнике, так, что в кадр входил государственный регистрационный знак Мишиного автомобиля, я, все таки, сделал.

— Все? — Миша протянул руку за аппаратом, но я прижал «Зенит» к себе.

— Не так быстро, Мишенька. Завтра мы с тобой встретимся в шестнадцать часов, в Сердце Города, у памятника Основателя. Ты привезешь письмо из своей редакции, аналогичного содержания, за подписью главного редактора или его зама, с печатью, все как положено. И еще пятьсот рублей, в возмещение моего морального ущерба. Тогда получишь обратно свой фотоаппарат и забудешь эту историю, как страшный сон. А, чтобы тебе, всякие глупости в голову не пришли, пиши расписку, что ты мне должен деньги в сумме пятьсот рублей, срок возврата — завтрашнее число.

Проводив взглядом Мишину машину, я забросил сумку с порнухой в свой багажник, и поехал в сторону ближайшего магазина «Культтоваров», предварительно забрав маячившего вдалеке, уже потерявшего терпение, Олега. Со своей задачей сегодня он справился блестяще, скинув на ходу спортивную сумку в зияющее чрево багажника "Москвача". Но, оставалось еще несколько дел. В магазине "Культтовары", у парка культуры имени Ленинградской жертвы, на мое счастье, в продаже был фотоаппарат «Зенит -12». Под пристальным взглядом продавца, я изучил инструкцию, как сматывать фотопленку и вынимать фотокассету из этой модели, затем, к разочарованию работника торговли, покинул магазин, не купив дорогую фототехнику. Время, когда советские фотоаппараты сметались с прилавков магазинов, чтобы вывести их за границу, еще не наступило. А кассету с пленкой Мише возвращать я не собирался. Если меня, завтра, прихватят на центральной площади за попытку вымогательства, никаких следов порнографии при мне быть не должно. Только фотоаппарат и расписка должника.

В шестнадцать часов, я, на подгибающихся от волнения ногах, подошел к исполинскому ботинку основателя государства. Сегодня был сдан последний экзамен, через пару дней, в деканате, обещали выдать справку о моем переводе на третий курс института, с которой можно идти в кадры, для зачисления в резерв на офицерскую должность. Но, если сейчас меня задержат за попытку вымогательства, то я, конечно, отбрешусь, на уголовное дело меня натянуть не получится. Но скандал, в любом случае, выйдет знатный. А учитывая инстинктивное желание милицейского, да и вообще, любого советского начальство, любым способом, мгновенно, избавляться от проштрафившегося сотрудника, скорее всего, судьба моя будет грустной.

Я, конечно, пришел заранее, пытаясь обнаружить "заряженных" на меня скорохватов, но, масса спешащего по центральной площади народа, кого-то подозрительного, обнаружить не позволила.

Чугунов появился с опозданием на пятнадцать минут. Понятия, о недопустимости «проколотить стрелку», в сознание граждан, еще не вбили. Увидев крайне злое лицо фотокорреспондента, я вздохнул с облегчением. С таким лицом, под контролем милиции на встречу с преступником не ходят. С такой, красной от гнева, рожей, с материальными ценностями расстаются окончательно, навсегда, без вариантов. Миша, не здороваясь, ткнул в мою сторону дешевую картонную папку, на матерчатых завязочках, в которой лежало письмо из газеты, вроде бы, оформленное по всем правилам. На письме покоилась тоненькая пачка двадцати пяти рублевых купюр. Я не стал их пересчитывать, сунул кипящему от возмущения журналисту чехол с фотоаппаратом и расписку. Миша нервно расстегнул кожаный футляр, чуть не выронив дорогую аппаратура, а потом, с презрением глядя мне в глаза, стал тщательно рвать расписку на мелкие кусочки. Последний клочок бумаги, еще не успел коснуться асфальта, когда шум большого города прорезала пронзительная трель милицейского свистка.