С этими словами Шрифтен удалился, оставив Амину одну со своими мыслями.

– Я верю ему! – наконец вырвалось у нее слабое восклицание. – Он сказал правду. Но все-таки было бы лучше, если бы Шрифтен ничего не сказал мне. Увы, все мы стараемся заглянуть в будущее и вместе с тем пятимся назад и желаем лучше оставаться в неведении.

– О чем ты так задумалась, Амина? – спросил Филипп, подойдя к ней.

Амина не сразу отвечала. «Не сказать ли мне ему все, что слышала от Шрифтена? – подумала она. – Это единственное средство!» – и она передала мужу дословно свой разговор с одноглазым лоцманом. Филипп ничего не возразил и сел подле жены, ласково взяв ее руку. Амина опустила голову на плечо мужа и молчала.

– Что же ты думаешь, Амина? – спросил ее муж.

– Я не могла бы украсть у тебя твоей реликвии, – отвечала она, – но, быть может, ты сам отдашь ее мне?

– А мой отец, Амина, что будет с ним? Неужели тяготеющее над ним проклятие будет вечно тяготеть над ним? Неужели ему напрасно было позволено обратиться к сыну и неужели ему напрасно ждать от него спасения? Разве самые слова этого человека не доказывают, что моя миссия не плод моего расстроенного воображения и что он знает о ней? Между тем он хочет отклонить меня от исполнения моего долга, хочет помогать мне в этом, лишить меня возможности осуществить мой подвиг. Почему?

– Почему, этого я не знаю, Филипп, но я хотела бы тоже помешать этому. Я чувствую, что ему дана способность читать в будущем и что он, безусловно, не ошибается!

– Пусть так, но то, что он говорил, как-то не ясно: он предвещает мне муки и страдания, но я сознательно обрек себя на них; я привык смотреть на свою жизнь как на тернистый путь, награда за который ждет меня в иной жизни. Но ты, Амина, не связана клятвой; ты не давала никаких обетов; он советует тебе вернуться домой; пророчит тебе ужасную смерть, если ты останешься здесь. Последуй его совету, вернись и избегни того, что тебе грозит!

– Да, я не связана клятвой, я не давала никаких обетов до сих пор, но теперь, Филипп, клянусь тебе будущим моим блаженством, теперь я связываю себя торжественной клятвой…

– Нет, нет! Остановись!

– Нет, ты не можешь помешать мне дать клятву. Ведь если не сейчас при тебе, то все равно в душе своей я произнесу ее перед лицом Бога, что, пока только судьба попустит, я своей волей никогда не расстанусь с тобой. Я твоя жена, и мое настоящее и мое будущее, все принадлежит тебе! Я не робка душой – опасность и смерть, даже самая ужасная смерть не пугают меня!

Филипп молча взял и поднес ее руку к губам, после чего они не возобновляли более этого разговора.

На следующий день вечером Шрифтен опять подошел к Амине и сказал:

– Ну, вот я пришел за ответом!

– Шрифтен, – проговорила ласково молодая женщина. – Это невозможно; я очень благодарна вам за доброе отношение и, поверьте, очень ценю его, но я не могу сделать того, что вы мне советовали!

– Но если он хочет довести до конца свою миссию, если он не соглашается отказаться от своей задачи, то зачем же гибнуть вам?

– Я его жена, Шрифтен, его навек, и телом, и душой в сей и в будущей жизни. И вы, вижу, не осуждаете меня, не правда ли?

– Нет, не осуждаю! Я восхищаюсь вами, преклоняюсь перед вашим мужеством и силой вашей души. Но я глубоко огорчен, скорблю за вас… Впрочем, что такое смерть? Ничто! Хи! Хи! – И Шрифтен поспешил удалиться.

Выйдя из Гамбруна, «Утрехт» зашел на Цейлон и проследовал далее в восточные моря. Шрифтен все еще оставался на судне, но после того достопамятного разговора с Аминой держался как-то в стороне и, по-видимому, избегал обоих: и Амину, и Филиппа. Тем не менее он не делал никаких попыток взбунтовать экипаж против начальства и вообще не проявлял по отношению к молодым супругам никакой враждебности. Его сообщение не осталось без известного влияния как на Амину, так и на Филиппа; оба они стали грустны и задумчивы и, стараясь скрывать друг от друга свою тайную печаль и тревогу, в то же время закаляли свою душу против грядущих бед и несчастий. Кранц дивился происшедшей в них перемене, но не мог себе объяснить ее. «Утрехт» находился невдалеке от Андаманских островов, когда Кранц, посмотрев на барометр, рано поутру вошел в капитанскую каюту и вызвал Филиппа.

– Надо по всем вероятиям ожидать тайфуна, сэр! – сказал он. – И барометр, и состояние неба не предвещают ничего доброго.

– Прикажите убирать паруса; я сейчас приду сам наверх! – ответил Филипп.

Через несколько секунд он был уже на палубе; море было еще спокойно, но стонущий ветер предвещал уже бурю; белый, прозрачный, точно пар, туман стоял в воздухе и с каждой минутой становился все гуще и гуще. Людей вызвали наверх; все сколько-нибудь тяжелое убрали с палубы; орудия укрепили еще особо против обыкновенного. И вдруг налетел со свистом дикий порыв ветра, от которого судно сильно накренилось, но ветер пронесся над ним, и оно снова выпрямилось. Однако ветер налетел снова и затем еще и еще, и все бешенее, все свирепее были его порывы.

Море, хотя почти совершенно спокойное, как-то все побелело от сплошной пелены пены, которую вздувал тайфун, проносясь по гладкой поверхности моря. Через четверть часа ураган пронесся, и судно как будто вздохнуло спокойнее; но теперь море расходилось, и ветер посвежел. Прошел час времени, и снова поднялась буря, более грозная, более ужасная, чем первая. Волны били людям прямо в лицо; с неба лились целые потоки дождя; судно совсем легло на бок и оставалось в таком положении до тех пор, пока налетевший шквал не пронесся дальше, неся с собой гибель и разрушение кому-нибудь другому и оставляя за собой беспокойное, взбаламученное море.

– Ну, теперь, кажется, все прошло, сэр, – сказал Кранц, – с наветренной стороны как будто немного разъяснивает!

– И я полагаю, что худшее мы уже испытали! – согласился Филипп.

– Нет, худшее еще впереди! – произнес чей-то тихий голос над самым ухом Филиппа; это был Шрифтен.

– Судно с наветренной стороны! – крикнул Кранц. – Его несет ветром прямо на нас!

Филипп взглянул в указанном направлении и увидел в том месте, где горизонт несколько разъяснился, судно на всех парусах, несущееся прямо по ветру.

– Это крупное судно, – сказал он, – принесите мне подзорную трубу!

Но когда ему принесли телескоп, то все снова задернуло туманом, и судна не стало видно.

– Надо не терять из виду это судно, чтобы оно как-нибудь в этом тумане не наскочило на нас!

– Они, вероятно, заметили нас! – заметил Кранц.

Спустя немного тайфун снова принялся дуть, и вся атмосфера превратилась в густой молочный туман.

На расстоянии полукабельтова ничего нельзя было видеть. Силой ветра на «Утрехте» распороло на лоскуты штормовой парус, который теперь бился со свистом о мачту, заглушая даже самый рев бури. Наконец, ураган пронесся и разогнал на время туман.