– Да, мать моя, ты одна можешь мне помочь! Открой мне во сне твое всезнание! Да… да… теперь я припоминаю это слово, имя духа; кажется, это было «Торшун»… да, да… мне думается, это было именно Торшун. Мать моя, помоги мне! Помоги, молю тебя!

– Ты взываешь к Пресвятой Деве, дитя мое? – сказал патер Матиас, вошедший в комнату в тот момент, когда у Амины вырвалось последнее восклицание. – Это ты хорошо делаешь. Она может явиться тебе во сне и укрепить тебя в правой вере!

– Я взывала, отец мой, к моей усопшей матери, которая теперь в стране духов! – сказала Амина.

– Да, но, как неверная, она едва ли в стране блаженных духов, пребывающих на лоне Божием!

– Едва ли, думается мне, справедливый Бог будет карать бедную женщину за то, что она жила и умерла в вере своих отцов и своей страны, где другой веры не знали. Она никакого зла в своей жизни не делала! Почему же должна она страдать за незнание той веры, которой она никогда не имела даже случая отвергать, потому что никогда не слыхала ничего о ней?

– Не будем говорить об этом, дитя мое, но возблагодари Небо за то, что оно дало тебе возможность быть приобщенной к святой церкви Христовой.

– Я благодарна Небу за очень многое, отец мой, но теперь устала и пожелаю вам спокойной ночи!

С этими словами Амина удалилась в свою комнату, но не с тем, чтобы лечь спать, а с тем, чтобы еще раз повторить те приемы, к каким, насколько ей помнилось, прибегала ее мать. Снова она зажгла курильницу и пыталась вызвать чары; снова комната наполнилась дымом, когда она стала кидать в огонь разные травы.

– Но слово, самое слово заклинания я не могу припомнить! Первое я знаю, но второе… Мать моя, помоги мне! – восклицала Амина, сидя подле своей постели в комнате, заполненной дымом до такой степени, что ничего нельзя было различить.

«Нет! Все напрасно! – подумала она, наконец безнадежно опустив руки в колени. – Я забыла это искусство моей матери! Мать моя, помоги мне сегодня ночью в сновидении!»

Дым постепенно рассеивался, и когда Амина подняла голову, то увидела стоящую перед ней темную фигуру.

В первый момент у нее мелькнула мысль, что ворожба ее дала желанные результаты, но по мере того, как зрение ее прояснялось, она увидела, что то был патер Матиас. Он стоял перед ней, скрестив на груди руки, со строгим и гневным выражением лица, и наконец проговорил:

– Несчастное дитя, что ты здесь делаешь?

Дело в том, что Амина давно уже возбудила в душе старика подозрения, и однажды во время спора на эту тему и патер Сейсен, и патер Матиас оба призывали самые страшные проклятия на головы всех, кто прибегает к чарам и колдовству, и предостерегали ее против этого страшного греха. Теперь запах горящих трав и дым курильниц проникли в комнату патера Матиаса и вновь возбудили его подозрения; он пошел в комнату Амины и вошел, не будучи замечен ею.

Увидав его, она сразу поняла всю опасность, грозившую не только ей, но и Филиппу, и ради него решила ввести старика в заблуждение.

– Я не делаю ничего дурного, отец мой, – ответила она совершенно спокойно, – но мне кажется неприличным, что вы позволили себе войти в спальную молодой женщины ночью в отсутствие ее супруга! Я могла быть в постели и, признаюсь, не ожидала с вашей стороны подобного вторжения!

– Ты не можешь предполагать ничего подобного, женщина! – сказал он мрачно. – Мой преклонный возраст и мое звание священника ограждают меня от подобных подозрений! – добавил он, все-таки, видимо, смущенный этим неожиданным упреком.

– Не всегда, отец мой, если верить тому, что рассказывают о старых монахах и священниках и что вы сами, вероятно, не раз слышали, – проговорила Амина, – и я снова спрашиваю: зачем вы пришли в такую пору в комнату беззащитной женщины?

– Потому что я был убежден, что эта молодая женщина предается греховному и преступному искусству колдовства!

– Колдовства? Что вы хотите сказать? Разве искусство врачебное греховно? Разве греховно приносить облегчение страждущим, заговаривать лихорадку, исцелять от горячки в этом ужасном климате, где от них страдает столько людей?!

– Все заговоры и колдовства преступны!

– Я сказала «заговоры» вместо «лечебные средства»; если знание целебной силы известных трав, которым обладала моя мать, греховно или преступно, если желание из участия к страждущим припомнить состав этих лечебных средств преступно, тогда и то, что я делаю, преступно, но не иначе.

– Я слышал, что ты призывала на помощь свою мать!

– Да, потому что ей хорошо был известен состав этого лекарства, а я не обладаю столь большими познаниями, как она! Так неужели это грех?

– Так ты желаешь найти состав лекарства? – спросил патер. – А я думал, что ты предаешься занятию, нечестивому и грешному, делу, проклятому церковью!

– Разве сожжение нескольких трав и корешков может быть нечестивым делом? Что ожидали вы увидеть здесь, отец мой? Взгляните вот на эту золу; смешав ее с маслом, можно изготовить мазь, которая при втирании в поры больного может дать ему облегчение. Что она может сделать еще? Неужели этот пепел или зола могут вызывать духов? – И Амина рассмеялась.

– Я поражен, – сказал патер, – но не убежден.

– Я также поражена, но не убеждена! – наивно отозвалась Амина. – Я не могу поверить, чтобы такой человек, как вы, действительно предполагал, что в сожжении трав и корней может заключаться нечто греховное, ни тому, что это было причиной вашего прихода сюда, в комнату одинокой женщины, в такой поздний час ночи. Во всяком случае, прошу вас, отец, оставить эту комнату: непристойно вам оставаться здесь. И если бы вы снова позволили себе такой поступок, вам пришлось бы покинуть этот дом! Я думала о вас лучше! Впредь я не буду оставаться одна ни днем, ни ночью!

Эти слова Амины были слишком жестоки. Старик, глубоко огорченный, тотчас же вышел из комнаты, шепча про себя в то время, как спускался по лестнице:

– Да простит тебе Бог твое ложное подозрение и твою обидную и жестокую несправедливость! Я пришел сюда только по той причине, на какую указал, и никакой другой мысли у меня не было, видит Бог!

– Да, я это знаю и уверена в этом! – прошептала про себя Амина, прислушиваясь к его словам, доносившимся до ее слуха. – Я знаю, но я должна избавиться от твоего неуместного, непрошеного общества! Я не хочу иметь шпиона в своем доме, соглядатая, вечно вмешивающегося во все мои действия и поступки. В благодарность за помощь в нужде, за кров и пищу, ты, безумный старик, вздумал шпионить за мной! Вот она, ваша благодарность!..

И, убрав курильницу и уничтожив все следы своих занятий, Амина отворила дверь своей спальни и позвала одну из своих служанок, приказав ей остаться и ночевать вместе с ней, так как патер позволил себе войти к ней и что она не может этого допустить.

– Святой отец?! Да неужели это возможно?! – воскликнула служанка.

Амина ничего не ответила, но легла в постель и заснула, а патер Матиас слышал все, беспокойно шагая взад и вперед по своей комнате; наутро он отправился к патеру Сейсену и сообщил ему о случившемся.