– Сбрендившие и обнаглевшие в корягу, – кивнул Дайм, тоже подходя к зеркалу еще ближе. – Дружба, мой темный шер, это когда ты не пытаешься захапать Аномалию за моей спиной, не убиваешь мою птицу и не ставишь на Аномалии своих шисовых экспериментов.

– О, вот мы и дошли наконец-то до обвинений! И снова в духе Магбезопасности, – криво усмехнулся Бастерхази. – Да, я убил твоего соглядатая, но это – не моя вина. Какой идиот лезет под руку в такой момент!

– Ты прав, Бастерхази, я полный идиот, что слушал тебя и почти тебе поверил.

– А ты не пробовал поверить не почти, а по-человечески, Дюбрайн? Допусти, что я не ставил никаких экспериментов, убил твою птицу случайно и не собираюсь хапать Аномалию себе. Просто допусти, ну?

– Да-да, и Мертвый заплакал.

На несколько мгновений повисло молчание. Дайму отчаянно хотелось дотянуться до Бастерхази и придушить, желательно голыми руками. А Бастерхази… судя по раздувающимся ноздрям и горящим глазам – того же самого, только в отношении Дайма.

Дайм не заметил, как сделал последний шаг к зеркалу, почти коснулся ледяной поверхности – он видел только ненавистные глаза темного шера.

Свобода? Дружба? Доверие? Нет. Только жадность, манипуляция и предательство.

– Нам нечего делить, Дайм, – неожиданно тихо сказал Бастерхази.

Дайм вздрогнул. Не оттого, что Бастерхази назвал его по имени, не оттого, что вспомнил – как это было в прошлый… нет, единственный раз. Просто… от неожиданности.

– Уж точно не невесту моего брата. – Надо было отойти от зеркала, но Дайм не мог. Клубящаяся за тонкой и ненадежной стеклянной преградой тьма притягивала, манила, обещала… снова обещала… – Еще раз приблизишься к ней…

– Дайм! – прервал его Бастерхази, коснувшись открытой ладонью разделяющего их стекла. – Дайм, пожалуйста, не надо.

Проклятье. Это «пожалуйста» и свой ответ Дайм тоже помнил. Так хорошо помнил, что сейчас все волоски на теле поднялись дыбом, а по спине прокатилась волна азартной дрожи.

– Ты… – Дайм сглотнул внезапно пересохшим горлом.

– Я не лезу в твои дела с братом. Хочешь лгать ей – на здоровье. Я всего лишь подарил ей химеру…

– И пытался отыметь и привязать ее к себе, – продолжил за него Дайм.

– Ты хочешь, чтобы ее получил Люкрес? – В голосе Бастерхази послышалось рычание пламени. – Если да, так и скажи, мой светлый шер. Ну, давай. Попроси меня отдать ее Люкресу, клянусь, я…

– Заткнись!

Дайм ударил ладонью по зеркалу – и замер, проглотив «я не могу».

Проклятье. Он почти себя выдал. Почти подписал себе смертный приговор.

А Хиссово отродье смотрело на него понимающе и с сочувствием, как будто знало… Нет, не может Бастерхази знать! Темнейший так же клялся перед Двуедиными, что никому и никогда не скажет о печати верности! Он бы сдох, нарушив клятву.

Как сдох бы Дайм, рассказав о своей печати Бастерхази.

– Ладно, – внезапно покладисто кивнул Бастерхази, и Дайму показалось, что он сквозь зеркало чувствует тепло его ладони. – Мне нужна не Шуалейда, мой светлый шер. И если ты попросишь – я не приближусь к ней до ее возвращения в Суард. Видят Двуединые.

Вспышка Света и Тьмы подтвердила: боги приняли клятву.

А Дайм понял, что вообще перестал что-либо понимать. Но раз ему предложили – не станет отказываться.

– Да. Я прошу тебя, мой темный шер. Не приближайся к ней до того, как она вернется в Суард.

– Я не могу отказать тебе, когда ты просишь, мой светлый шер. – У шисова Бастерхази разве что в зрачках не светилась надпись: я помню так же хорошо, как и ты. – Видишь, как все на самом деле просто.

– Что тебе на самом деле нужно, Бастерхази?

– То же, что и тебе, Дайм. Свобода. И еще кое-что.

– Еще – что?

Бастерхази покачал головой, глядя Дайму в глаза.

– То же, что и тебе.

– Хватит юлить. – Дайм уперся лбом в зеркало, а может быть, в лоб Бастерхази, их ладони касались уже по-настоящему, даже чувствовалось пахнущее вином чужое дыхание, и казалось, еще чуть, и кто-нибудь из них шагнет через зеркало. – Хоть раз в жизни скажи правду, Ро…

С громким звоном зеркало рассыпалось, в комнате замигали взбесившиеся фейские груши, и охранная система его покоев лопнула, как мыльный пузырь.

Бастерхази, разумеется, никуда не шагнул – это невозможно, ходить через зеркала на тысячи лиг. Просто связь прервалась.

А в султанском дворце поднялся переполох: кто-то закричал, забегал, захлопал дверьми. Даже вроде гарью запахло.

О боги, только бы не пожар! Если шисом драный Бастерхази устроил пожар и загубил три месяца сложнейшей работы Дайма, ста двенадцатью смертями он не отделается!

Причина переполоха и грядущего изгнания Дайма из Сашмира нашлась сразу. Лопнула не только система безопасности его покоев, рухнула вся охрана дворца, включая тюрьмы, зверинцы и сокровищницы. Не совсем рухнула, все же запас прочности у нее был хороший, ставили-то еще до Мертвой войны. Но давно не подпитывали, так что она не выдержала. Да сущей ерунды не выдержала! Подумаешь, какой-то темный шер Бастерхази…

Ровно когда Дайм дотянулся до сгоревшей связи и начал ее восстанавливать, в его покои прибежал молочный брат султана. Именно прибежал, а не торжественно явился, колыхая тремя подбородками. Двое султанских кшиасов вбежали следом и замерли у дверей, пугая Дайма обнаженными саблями и зверскими рожами. Глупо. По сравнению с вампирским семейством, которое Дайм лично выжег в позапрошлом году, живые и бездарные кшиасы – что-то вроде полевых ромашек.

– Не соизволит ли свет очей… – начал толстяк, мечущийся между страхом перед своим венценосным братом и послом императора, который внезапно начал оправдывать все те жуткие истории, что о нем рассказывали.

– Короче, – оборвал поток велеречивых любезностей Дайм; толстяк мешал, как назойливая муха, особенно мешал его беспорядочный страх.

– Прошу прощения, светлый шер. Султан желает… просит вас пожаловать…

Нормальная речь, без витийств, давалась толстяку нелегко, но Дайму было плевать. Лишь бы ничего не упустить и не перепутать, а то как-то не хочется самому становиться умертвием или еще какой немертвой дрянью вместе со всеми обитателями дворца.

– Ладно, пожалую, – отмахнулся Дайм.

Молочный брат султана не понимал, что именно Дайм делает, но догадывался – колдует. Страшно и ужасно колдует, вон все кругом светится и трещит. Наверняка сейчас дворец обрушится им всем на головы, а он так и не успел попробовать новую наложницу!

– Простите… его величество ждет…

Картинка султана, лично вспарывающего ему кишки, вспыхнула в уме толстяка и забила все остатки разумных мыслей.