Он хочет в нее. В ее пульсирующую горячую плоть.

Все предельно просто: туда, и обратно. На рефлексии. На самих предельных ощущениях.

Тр*хать Исаеву.

«Господи…»

Он собирается тр*хнуть ее так, чтобы после пришлось нести до машины на руках.

Трется о ее влагу членом. Требует, чтобы Ева приняла его незамедлительно.

Она стонет. Он стонет.

Какие презервативы? Какая осторожность? Ими обоими управляет такая сила эмоций, что Ева не осознает, когда Титов входит в нее.

Чувствует это по факту. И глухо вскрикивает.

Мысленно нагоняет действительность. Пытается установить связь между своим сознанием и разворачивающейся реальностью.

— Подожди, — он чувствует сопротивление ее тела.

— Нет… Адам, не отпускай…

— Черт, Ева… Ты такая горячая, — выдыхает, абсолютно не контролируя свои слова. Не отмеряя эмоции и чувства. Прижимается лбом к ее лбу. Произносит, как обвинение: — Совершенная.

— Двигайся, Адам, п-прошу тебя…

Двигается. Резкими толчками. До упора, и назад.

Загустевшая кровь умудряется нестись по венам, не сбавляя скорости. Разливая по напряженному телу ломоту и тяжесть. Сердце, превращаясь в отчаянного заложника организма, молотит ребра. В глазах возникает жжение. Горло перекрывает хриплый стон.

— Быстрее, Адам… Еще… Пожалуйста… Еще…

Ева чувствует внутри себя его силу. Его требовательную и горячую плоть. И это вовсе не чистое наслаждение. Это — жар, боль, чувственная жажда, мышечные спазмы, страстное раздражение, завораживающий страх.

И нарастающий, как гул морского прибоя, восторг.

— Адам, я сейчас… Я сейчас… сейчас…

— Нет, Эва… Еще рано…

Но Ева выгибается и замирает. Протяжно стонет и содрогается.

— Черт… Черт… — чувственное напряжение ее плоти превращается в судорожную пульсацию. — Эва…

Толкается на всю длину. Сжимает ее бедра, удерживая неподвижно. Хрипит и содрогается, изливая в нее свое наслаждение.

На миг замирает, обессилено опуская голову в изгиб ее шеи. Тяжело выдыхает.

Запрещает себе думать и анализировать все, что только что произошло. Собирается просто встать и уйти.

В конце концов, это всего лишь секс. Титов не станет постфактум о чем-то сожалеть или же просить добавки.

Худшее открытие ждет его, когда он приподнимается и собирается натянуть джинсы.

Каменеет. Пораженно смотрит на свои руки, на свой член, на бедра Евы.

Кровь. Везде кровь.

Алыми вспышками по коже. Обличительными пятнышками по снегу.

Перед Титовым словно небо на землю обрушивается. Он сглатывает и с неосознанной тревогой смотрит Еве в лицо. Пытается найти в нем хоть тень искренних эмоций.

«Исаева…»

Ее плотно закрытые веки нервно подрагивают, словно она сопротивляется реальности и не желает их открывать. Распухшие и дрожащие губы смыкаются. Лоб морщится. Тело, теряя температуру, начинает трястись от холода.

Но Адам не двигается. Не собирается ее жалеть и идти на уступки. Ему необходимо понять, что произошло.

«Давай, Исаева!».

Раз, два… Узнает этот взгляд. Моментально угадывает настрой Евы, поэтому не удивляется, когда она начинает говорить первой.

— Не вздумай обольщаться, Адам. Для меня это не имеет никакого значения. И мне плевать, если для тебя имеет, — сглатывает и сипло фыркает.

Ему почему-то не нравятся эти слова. Но он выдавливает из себя требуемую ситуацией ухмылку.

— И в мыслях не было, обольщаться. Тоже мне подарок.

Он ведь и, правда, не рассчитывал на подобное. И не думал, что это возможно.

«Это же Ева…»

«Твою мать!»

В груди Титова, словно перед взрывом, застывает хаос. Он уговаривает его там и оставаться.

Натягивая джинсы, трет руками лицо и пытается дышать ровно.

Зато Исаевой, видимо, и ледниковый период нипочем. Она неторопливо выворачивает свои брюки и расправляет трусы. Морщась, откидывает волосы за спину. Поправляет рубашку. И только тогда шустро заскакивает в трусики.

Вздыхает и швыряет свои брюки Титову.

— Помоги мне. У меня палец болит. Наверное, сломала, — поднося к лицу руку с черным лаком, хмуро оглядывает припухший средний палец. Двигая им, постанывает. — Ох, черт… Как больно.

Титов сердито дышит через нос и сжимает челюсти.

«Серьезно, Ева?»

«Палец болит?»

— А больше у тебя ничего не болит?

Ее это, видать, сильно оскорбляет. Она бодро вскакивает на ноги, как нельзя лучше демонстрируя свое самочувствие.

— Я же попросила, — сжимает по бокам кулаки. — Помоги мне одеться.

— Ты не просила, — распрямляет перед собой ее брюки и выдерживает паузу. — Или, может, я не услышал этого маленького тихого «пожалуйста»? Повторишь?

Ее возмущенный выдох получается со свистом.

— Ты что, хочешь, чтобы я замерзла насмерть?

— Тебе выбирать.

— Прекрасно, — раздраженно шипит она. Преодолевает небольшое расстояние и дергает брюки на себя. Но Титов не отпускает. — Дай сюда. Обойдусь без твоей помощи.

— Неужели это так сложно, Исаева?

Молодые, гордые и глупые. Самим себе не подчиняются. Руководствуются не эмоциями и чувствами. Дышат друг другу в лицо адреналином.

— Минут десять назад ты не стеснялась попросить моей помощи?

От свирепого негодования рот Евы распахивается.

— Ты такой придурок!

— Увы.

— Хочешь, чтобы я попросила?

— Ага.

— Тогда, пожалуйста!

Это вовсе не просьба, но Адам довольно улыбается.

Медленно опускаясь на корточки, он помогает Еве одну за другой просунуть ноги в штанины.

Легкомысленно встречает ее смущенный взгляд. Ухмыляется.

Ох, она выглядит чрезвычайно сконфуженной. И, очевидно, всеми силами пытается вернуть себе невозмутимость. В спешке забывая о собственном наблюдении — жаркий румянец невозможно скрыть.

— Это еще не конец.

— Не конец, Исаева.

И они правы.

Это не конец. Только начало конца.

[1] Гюйс — большой воротник синего цвета с тремя белыми полосами по краю.

[2] Хабанеро — жгучий перец.