– Вы совершенно уверены, что не хотите поделиться сведениями о ней? – спрашивает Джона.

К этому моменту мы уже подошли к столикам для пинг-понга – одной из этих «уникальных особенностей Нью-Йорка». Оба в настоящий момент заняты: один пожилой азиатской четой, другой двумя офисными бездельниками, которые, ослабив галстуки, стучат по мячику. Несколько мгновений я не свожу с них глаз, придумывая, как бы получше ответить Джоне, и наконец говорю:

– Это не так просто.

– Я знаю нечто, что может заставить вас передумать, – говорит мне Джона.

– О чем это вы?

Глупый вопрос. Я и так знаю, о чем он. О большой лжи, которую Сэм мне скормила. Тот факт, что Джона владеет информацией, недоступной мне, доводит меня буквально до белого каления.

– Просто скажите мне, что вам известно, Джона.

– Мне бы и самому этого хотелось, – говорит он, опять почесывая голову, – нет, правда. Но хороший журналист не будет так легко делиться сведениями с несговорчивым источником. Я это к тому, что если вы хотите узнать у меня сверхсекретные данные, то должны предложить что-то взамен.

Мне хочется уйти больше чем когда-либо. Я знаю, что обязана так поступить. Велеть Джоне оставить меня в покое, отправиться домой и провалиться в сон, в котором я так нуждаюсь. Но мне по-прежнему надо знать, как много Сэм мне наврала. Одно исключает другое.

– Тина Стоун, – говорю я.

– Кто это?

– Так сейчас зовут Саманту Бойд. Несколько лет назад она официально изменила имя, чтобы избавиться от домогательств типов вроде вас. Именно оно помогло ей все эти годы держаться в тени. Фактически Саманты Бойд больше не существует.

– Благодарю вас, Куинси, – говорит Джона, – думаю, мне удастся накопать кое-какие сведения о жизни Тины Стоун.

– Потом расскажете, что вам удалось узнать.

Это не вопрос. Джона признает это кивком головы.

– Разумеется.

– Теперь ваша очередь. Выкладывайте, что вам известно.

– Это касается той самой статьи, которую я поклялся больше никогда не упоминать. Особенно фотографий к ней.

– И что с ними?

Джона делает глубокий вдох и поднимает руки, заявляя о своей полной невиновности.

– Помните: я всего лишь сообщаю сведения, – наконец говорит он, – не убивайте меня, пожалуйста.

25

Сэм суетится на кухне, напялив передник и вовсю изображая из себя недоделанную Бетти Крокер[6]. Делая вид, что она не мерзкая тварь. Когда я переступаю порог, она как раз склоняется над миской – разбивает яйца и выливает их на снежную горку из сахара и муки.

– Нам надо поговорить, – произношу я.

Она не поднимает от миски глаз.

– Дай мне буквально одну минуту.

Я бросаюсь к ней. В мгновение ока миска слетает с кухонной стойки и с грохотом падает на пол. Ее маршрут помечен следами жидкого теста: со столешницы по дверце шкафчика и по полу до миски.

– Какого хера, Куинни? – говорит Сэм.

– Вот именно, Сэм, какого хера?

Она прислоняется к шкафчику и с опаской смотрит на меня. А потом до нее доходит. Она прекрасно знает, о чем речь.

– Что он тебе рассказал?

– Все.

Мне известно все. Как она пришла к Джоне в редакцию в тот день, когда стало известно о смерти Лайзы. Как назвала себя и сказала, что приехала в Нью-Йорк повидаться со мной. И как спросила, не желает ли он устроить фотосессию всей его жизни.

– Когда ты представилась мне, ты знала, что он там, – говорю я. – Ты заранее все спланировала. Ты хотела оказаться вместе со мной на первой полосе.

Сэм не двигается с места, ее ботинки будто приросли к полу. Под одним из них расплывается лужица теста.

– Допустим, – говорит она, – и что с того?

Я хватаю ближайшую лопатку и швыряю ее через кухню. Она врезается в стену рядом с окном, оставляя грязную кляксу теста. Но легче от этого мне не становится.

– Ты хоть понимаешь, насколько это было глупо? Люди увидели наши фотографии. Куча людей. Совершенно незнакомые и чужие люди теперь знают, кто мы. Знают, где я живу.

– Я сделала это ради тебя, – говорит Сэм.

Я с силой хлопаю ладонью по столешнице, не желая это слушать.

– Заткнись!

– Честно. Мне показалось, это тебе поможет.

– Заткнись!

Сэм вздрагивает, и ее нарисованные брови испуганно изгибаются.

– Но я должна объяснить, почему это сделала.

Справа от меня лежит открытая картонная коробка яиц, в которых еще осталось с полдюжины. Я хватаю одно из них и замахиваюсь.

– Заткни…

Яйцо летит Сэм в голову. Она пригибается, и оно разбивается о буфет за ее спиной.

– …свою…

Я швыряю еще одно. Будто гранату. Быстрым движением запястья. Когда оно оказывается рядом с миской на полу, беру еще два и, одно за другим, тоже отправляю в полет.

– …пасть!

Оба попадают Сэм в фартук. Взрыв желтой жижи толкает ее назад, но дело скорее в удивлении, чем в силе удара. Я тянусь за новой порцией яиц, но Сэм бросается вперед, поскальзываясь на липкой плитке, и отшвыривает коробку. Оставшиеся яйца летят на пол и разбиваются.

– Да дай ты мне объяснить! – вопит она.

– Я и без тебя знаю, зачем ты это сделала! – ору я в ответ. – Чтобы разозлить меня! А я чуть не убила человека! Что, хорошо я разозлилась? Что я, по-твоему, должна еще сделать?

Сэм хватает меня за плечи и трясет.

– Я хочу, чтобы ты проснулась! Ты же все эти годы просто пряталась!

– Кто бы говорил! Не я исчезла со всех радаров. Не я даже не связалась со своей матерью, чтобы сказать, что жива.

– Я не об этом.

– А о чем, Сэм? Мне бы хотелось, чтобы во всем этом был хоть какой-то смысл. Я пытаюсь тебя понять, но не могу.

– Перестань изображать из себя другого человека! – кричит Сэм, тоже решая чем-нибудь зашвырнуть. На стойке стоит еще одна миска, и Сэм грохает ее на пол. – Ты ведешь себя как идеальная девочка, которая печет идеальные торты в своей идеальной жизни. Ты совсем другая, Куинни, и тебе это прекрасно известно.

Она напирает и теснит меня к посудомоечной машине, ручка которой упирается мне в копчик. Я отталкиваю ее от себя, и она скользит назад по мешанине муки и яиц.

– Ты ничего обо мне не знаешь, – говорю я.

Сэм опять идет на меня, на этот раз прижимая к стойке.