Другую трактовку получило и конфуцианское понятие «середина». Если Чжу Си относил это понятие скорее к внутреннему миру человека, то идеологи эпохи Токугава перенесли его в сферу государственного управления. «Если нестрого относиться к делам, то вскоре возникнут беспорядки, если же чересчур строго, то народу будет невмоготу. Поэтому сёгун должен знать середину между слабостью и строгостью и держаться этой середины». Созданное Фудзивара Сэйка и Хаяси Радзаном учение обосновывало нахождение у власти самурайского сословия во главе с сёгуном тем, что зафиксировало взаимоотношения «верха» и «низа», поставив на первое место отношение почтительности подданного по отношению к государю (в отличие от китайского оригинала, где на первом месте были отношения отец-сын). Эти отношения проходят через все сто статей «Установлений» Токугава, определявших нормы жизни и поведения для правящего сословия, а значит – и для всей Японии. Согласно «Установлениям», конфуцианские принципы оказывали значительное влияние на принципы управления японским государством. Во главу угла были поставлены два основных принципа. Первый: «Государь – это Небо, вассалы: Земля. Небо покрывает Землю, Земля поддерживает Небо… Когда же Земля возжелает покрыть Небо, это приведет к разрушению… Если высшие приказывают, низшие должны подчиняться». Этой статьей «Установлений» был зафиксирован принцип правильного соотношения: высшие – приказывают, низшие – подчиняются. Считалось, что только соблюдением этого принципа можно достичь гармонии и покоя в государстве. Нарушение этого принципа означало нарушение гармонии. То есть каждый должен был строго придерживаться правил поведения, предписываемых его рангом и соблюдать свой статус. Нарушением своего статуса человек нарушал покой в государстве, поэтому «Установления» разрешали его убить. «Если низкорожденные в отношении служилых мужей преступят границы своего ранга… в казни на месте препятствий нет». Почтительность низшего по отношению к высшему рассматривалась как космическая сила, от которой зависит жизнь во вселенной.

Второй принцип был не менее важен и также восходил к древним временам: «Состоящий на содержании у люда правят им, правящие людом – кормятся от него». В феодальном японском обществе следование этому принципу означало власть военного сословия, а так как главными производителями были крестьяне, то им было предопределено содержать это сословие. Этот же принцип обусловил в социальной иерархии общества периода Токугава нахождение крестьян на почетной второй позиции – «служилые мужи» (яп. си, кит. ши) управляют земледельцами (но), земледельцы содержат служилых и эти два сословия стоят выше ремесленников (ко) и торговцев (се). Cёгуны Токугава, опираясь на принципы конфуцианства, таким образом окончательно зафиксировали социальную структуру общества. Попытка смены социальной структуры означала нарушение первого принципа управления и, согласно конфуцианским канонам, грозила нарушением гармонии во вселенной и служила причиной беспорядков. Наказание за это было соответствующим – смертная казнь. Как мы видим, разделение общества на ранги и сословия было не только закреплено законом, но и «научно обосновано». Во многом именно конфуцианство принесло с собой в японское общество уважение к государству и власти, элементы иерархического корпоративного сознания, а также черты национального характера, связанные с ориентацией на группу, – то есть черты, которые важны для всей сферы социального поведения японцев. Но для нас очень важно то, что даже в период своего наибольшего распространения в Японии конфуцианство по-прежнему оставалось системой, в силу своей сложности доступной лишь ограниченному кругу лиц. Для основной массы японцев определяющими факторами их духовной жизни оставались синто и буддизм. Конфуцианство же, хотя и активно распространялось властями, по-прежнему оставалось элитной системой и мало затрагивало широкие слои населения – не только крестьян, ремесленников и торговцев, но во многом и самураев.

Мы считаем, что неправильно говорить о том, что бусидо сформировалось именно в эту эпоху и под сильным влиянием конфуцианства. Конечно, следы подобного влияния в бусидо есть, однако Путь воина – все же своеобразный, более древний и очень «японский» феномен, немыслимый без своей буддистской (амидаистской, затем – дзэнской) составляющей. В значительной степени именно буддистские идеалы беспредельного сострадания, а не конфуцианская рассудочная «гуманность» стали основой идеи «сострадания высших к низшим» в предписаниях для воинов, формировавших костяк бусидо, она же отразилась и в литературе, фольклоре. Поистине прав Акутагава – дыхание земли Ямато смягчило и видоизменило даже учение Конфуция. В общем, самураи эпохи Токугава так и не стали стопроцентными конфуцианцами, как не стали они когда-то, за много веков до этого, абсолютно во всех аспектах буддистами. Могучий японский дух, стремление переделывать все на свой лад, отбрасывая и противясь «неподходящему», сказалось и здесь, что в конечном итоге позволило бусидо пережить чистое «токугавское конфуцианство», впрочем, немало позаимствовав у него.

Итак, мы вкратце, пусть и очень поверхностно, рассмотрели основные сугубо воинские (хотя, как мог убедиться читатель, они зачастую мало отличаются от ценностей «общечеловеческих») ценности, являющиеся составляющими самурайского идеала. Но самурай не мог приблизиться к этому самому идеалу без еще одной «комплексной» добродетели – мудрости, учености и хороших манер. Именно эта составляющая самурайского идеала несколько «сглаживает» в глазах многих любителей японской старины подчас невероятную суровость и даже жестокость средневековых японских реалий. Но вот с этой-то добродетелью как раз все совсем непросто. С одной стороны, общим местом работ на данную тему являются рассуждения об умении самураев чувствовать и создавать прекрасное, склонности к искусству и наукам, но столь же часто можно услышать фразы вроде «это были в массе своей грубые воины, выполнявшие кровавую грязную работу и не думавшие ни о чем другом». С первой частью этого утверждения спорить бессмысленно – фактов за и против более чем достаточно. А вот вопрос, всегда ли самурайский идеал включал в себя некий японский аналог европейской куртуазии и интерес к невоенным сферам человеческого бытия, мы попробуем рассмотреть, ибо он по-своему загадочен. Проще всего вслед за многими западными исследователями (например, Уинстоном Кингом) заявить, что ранние самураи (до эпохи дзэн) не придавали какого-либо существенного значения невоенной деятельности (в том числе интеллектуальной и в сфере искусства). В противовес мы выдвинем собственную версию, ставящую во главу угла… географический фактор. Ведь уже «Повесть о доме Тайра» рисует совершенно иной идеал самураев из обреченного на поражение клана Тайра, связанного прежде всего со столичным регионом (а именно Киото был главным и по сути единственным культурным центром страны эпохи Хэйан, предшествовавшей «веку самураев») и западными, подверженными китайским и корейским влияниям, провинциями. Конечно, среди этих образов есть и свирепые, и доблестные воины, как, например, Тайра Томомори, но уж очень много встречается гармоничных и едва ли не чересчур утонченных, даже по стандартам гораздо более поздних времен, личностей, таких как юный любитель пения и игры на флейте Тайра Ацумори (о его грустной участи мы еще вспомним на страницах этой книги), одаренные поэты Тайра Таданори и Тайра Цунэмаса. Напротив, воины восточных провинций, сторонники Минамото, описываются эпосом как страшные вояки без культурных интересов (исключение – Ёсицунэ, но ведь он воспитывался вдали от семьи, в монастыре, и получил несколько нетипичное для самурая из провинции образование). В дальнейшем в эпоху Ходзё и особенно Асикага (перенесших резиденцию сёгуна в старую столицу Киото) дзэнские по сути искусство рисунка тушью, каллиграфии, а со временем и чайной церемонии дополнили более давние искусства, считавшиеся не зазорными для придворных самураев столицы, – умение игры на флейте сякухати и ёкобуэ, а также лютне бива, пение песенок имаё, танцев и, конечно, стихосложения (танка и стихотворных цепочек рэнга; знаменитые хокку появились не раньше самого конца XVI или даже XVII века). Знаменательно, что, к примеру, Тикубасё (рубеж XIV–XV вв.) считает полезным для самурая умением не только воинские упражнения, но и такие развивающие воображение или просто модные игры, как го, сёги и сугороку (последние две представляют собой игры с кубиками и фишками), а также пьесы театра Но (Кабуки и кукольный театр еще не появились в то время). Один пассаж, принадлежащий Тикубасё, стоит привести полностью: «Если человек обладает ученостью, можно говорить о глубине его сердца… В какой бы знатной семье ни родился человек и как бы он ни был красив собой, когда люди собирают рукописи для чтения стихов, размышляют над политическими рифмами или настраивают инструменты, как позорно должно быть находиться среди других людей, составляющих рэнга, и извиняться за свою неспособность или сидеть, подперев рукой подбородок, когда все остальные играют музыку. А если ты будешь вынужден попросить за тебя написать письмо девушке, и об этом станет известно?» Тикубасё задает просто дикий, к примеру, для средневекового европейского рыцаря риторический вопрос. Ясно, что эти советы в гораздо большей степени касаются самурайской элиты – сёгунов, князей и т. д.; но и обычный самурай, похоже, не должен ограничиваться только военным делом. Правда, далеко не все авторы согласны с Тикубасё. Так, Ходзё Соун, выходец из самых что ни на есть «низов», рекомендует простым самураям не заниматься «всякими глупостями» вроде игры в го, шахматы и на флейте, но поощряет занятия поэзией («человек, не знакомый с поэзией, жалок» – «21 правило Ходзё Соуна»), каллиграфией, а также изучение основных китайских конфуцианских книг. Сдержан в отношении к учености и искусству и еще один «князь из грязи» Асакура Тосикагэ – против театра Но он, в общем, ничего не имеет, но выбрасывать деньги на приглашение знаменитых актеров к себе в замок считает верхом глупости. Величественный Такэда Сингэн советует с уважением относиться к базовому конфуцианскому образованию, чтению книг, хотя замечает, что для самурая все же несколько более важны жизненная мудрость и военное дело.