Принц обернул находку остатками мешочка и сунул за пояс. Он был измотан и страшно хотел спать, но не желал долее оставаться в этом странном месте. Если это был не сон, возможно, трое загадочных Спяших покинули дом лишь ненадолго и скоро вернутся. Они не причинили Баррику вреда — кроме того таинственного действа над его рукой, — но удерживали в плену и несли какую-то околесицу про богов, двери и складки в ткани мира.

А его рука… что там снилось ему про его руку? Что они с ней сделали? Он поднёс к лицу левую ладонь — кисть, долгие годы скрюченная, теперь была просто сжата: совсем немного усилий — и принц смог разогнуть пальцы, проделать то, способности к чему столько лет был лишён. От изумления юноша даже рассмеялся.

Что здесь произошло?

И более того: ему снова приснилась та темноволосая девушка, и в этот раз во сне пришло её имя — Киннитан, — и каким-то образом оно казалось вполне настоящим. Но если это сновидение было реальностью, тогда и остальные тоже…?

“Нет, думать так — опасно, — сказал себе Баррик. — Это всё ложь того же сорта, какой священники потчуют народ, чтобы ловчее его оболванивать — будто бы боги всевидящи и будто бы каждому ими назначен свой удел.”

Однако поразмыслив над словами Спящих ещё раз, он пришёл к выводу, что странные существа говорили совсем не так. Вроде бы они предупреждали, что боги — враги людям. "Эра Страдания приидет, — говорил ему один из сновидцев. — И все мы будем наказаны за то, что оставили их в холоде внемирья так надолго".

Баррик Эддон вышел из дома-купола в серые сумерки. Глаза его словно бы различали тончайшие оттенки тусклого света и теней, не замечаемые им ранее — оттого, решил принц, что он так много времени провёл в темноте пещеры. Позже, спустившись на тропу, а с неё на нехоженый склон, юноша припомнил ещё кое-что, сказанное ему одним из Спящих, когда он спросил, вправду ли они говорили о богах — о тех самых богах, каких знал Баррик. Большую часть своей жизни принц высмеивал любимых его народом сновидцев-онири, оракулов и пророков, утверждавших, что им, якобы, известна воля богов, но загадочные Спящие утверждали, что слышали даже самые их мысли. Как такое возможно?

"Оглянись, когда будешь уходить", — посоветовал ему дрожащий голос. — "Ты увидишь. Ты увидишь их и, возможно, поймёшь".

И Баррик оглянулся, но именно тогда, когда складка холма cкрыла круглое жилище: видны были лишь деревья да разбросанные то тут то там по холму желтоватые валуны. Принц тряхнул головой и возобновил поиски места, где можно было бы разбить лагерь.

Позже, когда он уже почти забыл о совете, Баррику снова случилось обернуться, и на этот раз он спустился по склону достаточно далеко, чтобы охватить взглядом весь гребень.

"Ты увидишь их и, возможно, поймёшь".

Слишком разрушенные, разрозненные для того, чтобы заметить по пути наверх, или бывшие к юноше слишком близко, чтобы оглядеть их целиком, или раньше загороженные деревьями, они теперь просто бросились ему в глаза. Из-под земли и зелени на склоне проглядывали громады цвета старой слоновой кости — но то были не скалы, как он думал прежде.

А скорее — полузарытые…

Кости?

Он не увидел этого раньше потому, что костяк был не один — два колоссальных, циклопических скелета лежали, тесно сплетясь в объятиях любви или смерти: громадные тела, однажды, возможно, погребённые, но поднятые к небесам подвижной землёй — тонкий почвенный покров укутывал их как саван и питал растущие на нём деревья и лозы. Напоминающие зубы камни на вершине зубами и оказались: в необъятной пасти почти ушедшего в землю черепа, вывороченной и раззявленной навстречу ветру и дождю.

Второй череп… второй череп… Вот где я был, понял Баррик, и завеса тьмы едва не обрушилась на его разум, увлекая в пучину хаоса. Со снящими… в черепе бога…

Он отвернулся и помчался — или вернее будет сказать: кубарем покатился — вниз по холму, оскальзываясь и съезжая, перескакивая путающиеся под ногами ветки, так и норовившие сбить его с ног — и представлявшиеся его воспалённому сознанию костлявыми пальцами бессмертных мертвецов, протянувшимися из земли, чтобы схватить принца и утащить за собой.

Счастье, что он не обронил кремень и кресало во время этой безумной скачки, пока в ужасе нёсся прочь очертя голову или когда свалился без сил у подножия. Повезло ему и в том, что первым его обнаружил не шелкин, а некто с очень знакомым резким голосом.

— Думал, ты уж померши! — Баррик не отвечал, и тогда что-то ткнулось в его ухо. — Эй, ты ж не помер, а?

Юноша застонал и сел. От бесчисленных падений у него болело всё — кроме, что удивительно, увечной руки, всё ещё нечувствительной, словно камень, хотя сгибалась она точно не хуже, чем раньше.

— Скарн? — он открыл глаза.

Чёрная птица склонила голову набок, уставившись на парня бездонным чёрным глазом.

— О боги, это ты, — принц тяжело опрокинулся назад, но тут же вновь подскочил: — Огонь! Я могу развести огонь!

Он кое-как поднялся, чтобы сгрести в кучку сухие траву и листья и принялся за работу, ударяя кремнем по кресалу. Несколько искр упало на траву и юноша принялся раздувать их; в конце концов его усилия были вознаграждены завитком дыма и миниатюрным, почти прозрачным огоньком. Баррик с облегчением плюхнулся рядом и, протянув руки, стал греть их над крошечным костерком.

— Нам нужно устроить привал где-нибудь поблизости, чтобы я мог сложить настоящий, — сообщил он.

— Только не здесь, — ворон понизил голос до хриплого шёпота. — Тут, у подножья холма, шелкины нас обнаружат.

— Меня это не заботит, — покачал головой Баррик. — Мне нужно отдохнуть, хоть немного. Я сегодня взобрался на этот холм до самой макушки.

Ворон опять склонил набок голову, пристально изучая юношу.

— Это вот этим ты занимался все последние дни? Лазал вверх-вниз по холму как прихвостень по дереву?

— Дни? Да ведь прошло не больше одного дня!

Ворон ещё раз внимательно осмотрел лицо спутника, как будто полагал, что человек шутит:

— Дни. Но Скарн не улетел. Скарн ждал!

У Баррика не достало сил спорить с чокнутой птицей. Прикрыв зарождающееся пламя от ветра несколькими камешками, он пошёл искать лучшее место для ночёвки — где-нибудь на доброй настоящей каменной тверди, а не желтоватых костяных глыбах вершины. Хватит с него пока богов, решил Баррик, — живые они там или мёртвые.

Жар костра радовал душу больше даже, чем свет, от него исходящий, — было просто замечательно снова согреться, впервые за долгое время — дольше, чем Баррик мог припомнить. Час или около того спустя холод продолжал цепляться только за его калечную руку, но она не болезненно ныла, а как будто отсутствовала вовсе — словно восприимчивый к боли орган каким-то образом удалили ему тогда же, когда оставили три параллельных шрама.

Сейчас они уже покрылись корочкой и совсем не доставляли неудобств. Напротив, рука вроде бы действовала даже лучше, чем когда-либо, — правда, Баррик не смог бы сказать, оттого ли, что сгибалась сильнее, или просто потому что болела меньше. Мышцы ещё оставались слабыми, но это была совсем иная слабость: казалось, что стоит нагрузить её побольше — и руке вернётся сила, как любой конечности, долго остававшейся в бездействии.