Неведомая тяжесть ещё крепче прижала левую руку Баррика — место, где тело его было уязвлено, место, которое он прятал от чужих глаз и всегда старался оберечь. Он и теперь боролся, желая защитить её, но несмотря на все отчаянные усилия, не смог сдвинуться и на палец.

— Не мешкай, — поторопил Хикат. — Он слаб.

— Не так слаб, как ты полагаешь, — возразил Хау — а затем что-то полоснуло руку Баррика, оставив ужасный болезненно-жгучий прочерк.

Он пытался кричать, вырваться, но собственное тело ему не принадлежало.

— Я отдаю тебе мои слёзы, — промолвил Хау. — Они сохранят ясным твой взор, чтобы ты всегда видел свой путь.

Нечто кошмарное, солёное ещё раз ожгло его рану. Ещё один крик родился и умер у него внутри, так и не потревожив воздуха.

Вторая тенеподобная фигура приняла нож: он взлетел и вновь упал — и опять руку принца пронзила вспышка мучительной боли.

— Я отдаю тебе слюну из моего рта, — прорычал Хикат. — Ибо ненависть сделает тебя сильнее. Помни об этом, когда предстанешь перед богами, и если потерпишь поражение, плюнь им в лицо за всё то, что они отняли у всех нас.

Что-то брызнуло на его руку, причиняя новые страдания, — а он не мог при этом ни двинуться, ни крикнуть. Боги истязают его в наказание — это ясно. И он больше не вынесет этих мук. Ещё хоть малейший укол боли — и его голова вспыхнет и с треском разорвётся, как сосновая шишка в костре.

— Я сух, как кости, на которых мы сидим, — дрожащим голосом произнес старый Хуруэн. — Нет у меня ни слёз, ни слюны, ни другой телесной влаги. Всё, что осталось у меня — моя кровь, да и та превратилась в прах.

И в третий раз поднялся и упал нож, вонзаясь в изувеченную плоть Баррика как раскалённый добела зуб. Принц едва был способен думать, едва их слышал.

— Но, может быть, кровь снящих в конечном счете чего-нибудь да стоит….

Что-то просыпалось на его руку — тонкое, как порошок, но при этом шершавое и острое, как будто кто-то натолкал в кровоточащую рану мелких осколков стекла. Невыносимая боль охватила всё его существо, словно беззащитное тело облепила и принялась жалить армия муравьёв. Волна за волной захлёстывала принца эта мучительная агония, увлекая всё дальше и дальше, как обломок корабля, несомый по плещущей жаркой и тёмной зыби, но наконец боль слегка утихла, и он понял, что вновь слышит голоса.

— Ты стал сильнее теперь — ты изменился. Мы отдали тебе всё, что у нас оставалось, чтобы ты получил шанс придать нашим снам смысл. Но теперь мы исчезаем — и долее не можем говорить с тобою, — на один миг резкий голос Хиката как будто смягчился. — Слушай внимательно и не дай нашим дарам пропасть втуне, дитя двух миров. Есть лишь один путь, которым можешь ты достичь Дома Народа и слепого короля, прежде чем станет поздно — ты должен пройти дорогами Горбуна: они преломят путь пред тобой и позволят тебе шагнуть сквозь стены мира. Чтобы проделать это, тебе нужно найти во Сне зал, что носит его имя.

— Для тебя закрыты почти все из тех дорог, — молвил Хау, чей голос звучал теперь совсем издалека. — Только одну можешь ты отыскать и воспользоваться ею вовремя, поскольку она ближе всех — в городе Сон, доме наших братьев. Но знай, что Бессонные, живущие там, ненавидят смертных ещё больше, чем властителей Кул-на-Квара.

— Но даже если наши сущности и помогут ему выжить в тех холодных и мёртвых местах, где хаживал Горбун, всё равно это будет впустую, — голос Хиката вновь стал сердитым. — Вы только взгляните на него — да как ему пересечь Зал Горбуна? Как отворить дверь?

— Этого нам знать не дано, — отрезал Хау. — Нам нечего больше дать ему. Даже сейчас я чувствую, как ветра внешнего мира дуют сквозь меня.

— Тогда всё было зря.

— Жизнь — это всегда потеря, — пробормотал старейший из трёх. — Особенно когда ты что-то приобретаешь.

Баррик снова чуточку собрался с силами, хотя жгучая боль всё ещё плескалась в нём, как раскалённый металл в тигле.

— О чём вы говорите? — требовательно вопросил он. — Я не понимаю! Это что, сон?

Голос Хау сделался едва ли слышнее шёпота:

— Конечно. Но и реальность, тем не менее. И если ты всё-таки найдёшь Зал Горбуна, помни одну вещь, дитя: ни одной смертной руке не дано открыть той двери. Это записано в самой Книге — ни одной смертной руке…

— Я не понимаю тебя!

— Тогда ты умрёшь, щеночек, — голос Хиката таял. — Мир не станет ждать, пока ты поймёшь. Мир убьёт тебя и всех тебе подобных. Приидет Эра Страдания, и все вы будете наказаны за то, что оставили их в холоде внемирья так надолго.

— Кого? Кого мы оставили там?

— Богов, — простонал Хуруэн. — Гневных богов.

— Вы говорите, чтобы я шёл в город Бессонных? Идти на верную смерть только ради возможности сразиться с самими богами? Полнейшее безумие. Почему я должен вам верить?

— Потому что мы — Спящие, снящие, — прошелестел кто-то из них — наверное, Хау. — И мы жили к ним очень близко. Так близко, что их дремотные мысли оглушали нас будто рокочущий океанский прибой.

— Чьи мысли? Вы говорите о богах?

— Оглянись, когда будешь уходить, — голос был так слаб, что уже нельзя было различить, кто именно говорит. — Ты увидишь. Ты увидишь их и, возможно, поймёшь… и поверишь…

А потом Баррик обнаружил, что глаза его открыты и он в пещерке совсем один. Шепчущие фигуры, склонявшиеся над ним, пропали. Огонь потух, и только из одинокого продолговатого окошка в стене сочился слабый свет. Принц глянул на левое предплечье. Три кровавых полосы отмечали места порезов, но раны выглядели почти зажившими, будто он пролежал здесь не несколько часов, а несколько дней. Это всё ему приснилось? Не вышло ли так, что он порезался, споткнулся, ударился головой, а остальное привиделось ему в бреду, пока он валялся в обмороке?

Баррик поднялся — ноги его дрожали. Может, он и бредил, но точно не спал — что было совершенно ясно хотя бы из того, каким утомлённым принц себя чувствовал. И ему по-прежнему был жизненно необходим огонь, так что юноша подковылял к очагу — посмотреть, не отыщется ли там тлеющее бревешко, но к своему изумлению и разочарованию обнаружил, что зола побелела и остыла, как будто здесь не разводили костра уже много лет. Он почти отвернулся, чтобы уйти, когда рядом с каменным кругом заприметил нечто, наполовину засыпанное пеплом и землёй. Баррик наклонился, щадя повреждённую руку, которая, что необычно, в этот раз не болела. (Сказать по правде, рука ощущалась одеревенелой и холодной, но боли не было — как будто юноша продержал её в горном ручье пока она не закоченела.)

Принц соскрёб грязь и обнаружил под ней древний истёртый кожаный мешочек, заскорузлый от долгого лежания в сырой земле. Баррик открыл его, и оттуда выпал выщербленный блестящий чёрный камешек; после некоторых усилий из останков кошелька удалось извлечь и заржавевшую железку в форме полумесяца. Кусочек железа… и кремешек! Он нашёл чьи-то инструменты для розжига! Баррик едва удержался, чтобы не опробовать их сразу же. Если даже всё остальное, что он здесь пережил, просто привиделось ему в тяжком забытьи, теперь, когда он получил возможность разводить огонь, дела в любом случае пойдут лучше.