«Что за бесконечно цепкая воля к жизни, к сохранению своего рода и вида! Живите, евреи».

(И. Гончаров)

Хучь с учета меня сняли, на крючке я у Руси всеми мыслями и снами. Яхве, Оссподи, спаси, в смысле — коромысло это мимо пронеси!

Отрывок из отрочества: стою себе, кудрявоголовкер, на крутом косогоре, над могучей рекой, в косоворотке, в наброшенном на одно плечо пиджачке — каков простор! — внизу битые бутылки вмерзли в лед, поземочка метет — этакое утро мальчика в египетском плену… Как вдруг отвешивают мне та-акого леща под зад! Оборачиваюсь — крутится старичок с палочкой и молвит: «Хочу, сынок, чтоб запомнил ты этот день, и русскую красу, и зарубил себе на носу — ежели жида бить, он будет свечки зажигать!» Ох, и гнал я дедка его же дрючком, пока меня обратно в клетку не загнали…

Сегодня я открыл, что лишь Русь есть. Она состоит из снега и имеет ледяное ядро. Снаружи же флогистон ностальгии и нет жизни. Тяжелый кремний и германиево-органические структуры.

Чи 34-го, чи 302-го — бис его знает, веселого месяца гдао. The cruelest month! В Мюнхене сговариваются, я чую, провести надо мной в Нюрнберге процесс. Придут нынче в черном, схватят и утащат на чердак. Я приготовил свой фанерный чемоданишко со сменой книг, потому что джутовый мешок с дырками для рук и головы там выдадут.

Все время изучаю томик писем Петроффа-Мейера-Бланка. В нем таится разгадка всякого познанья и бред великого ума. Вот он строчит в Баварскую советскую республику: «Создали ли Советы рабочих и прислуги? Уплотнили ли буржуазию в Мюнхене?» Клянусь!.. Попутно же делает важные замечания о предисловии к брошюре «Поворотный пункт в еврейском рабочем движении». Волнуется! Я тоже что-то заволновался — а как сейчас в Германии с еврейским рабочим движеньем? Все ли в порядке? Пора подниматься, смыкать ряды.

Бунин о Бланке: «О, какое это животное!» Хвалит?

В предсонье — был же мне торжественный голос Левитана: «Голубчик, ударь его головкой по ложу ружья!» Жа-алостливые жиды…

Поджечь, что ли, с горя, кухню во дворе, расписаться на колоннах и на процессе все и вывалить — как тут меня забижают. Водку не пить, «Тумбалалайку» не петь… Туда не плюнь, сюда не кинь… Чистотища осточертевшая, кладбищенская!

«А где немцы сору возьмут — вся семья целую неделю кость гложет».

(И. Гончаров)

Как-то у Кокто спросили: «Что бы вы вынесли из горящей избы?» — «Огонь», — ответил тот. Конструктивно!

Немцев надо вынести из Германии, немцев — вперед ногами! Подогнать очень-очень много грузовиков, загнать всех немцев в кузов, вывезти на край земли — и там вывалить!

— Ну, что уж так уж — в кузов… Есть же и хорошие немцы…

— А хорошие — поедут в кабине!

«И впредь оных ни под каким видом в нашу Империю ни для чего не впускать».

Генетически-памятные вопли с улицы: «Жиды — шаг вперед!» Что ж… В эволюционном смысле… Сверхнедочеловек!

«Непрерывно упражняясь в искусстве выносить всякого рода ближних, мы бессознательно упражняемся выносить самих себя…»

(И. Гончаров)

Да, немчура, да — я жид! А вы, вы все — нежидь. Дранг на х..! «Велю сейчас расстрелять всех антисемитов» (Дионис).

Уложить бы их веером от живота. Лао-Цзы бы одобрил.

И вообще, сидеть здесь в бараке, по уши в шайзе, когда где-то ждет меня такой дрек, шит Давида! Где «земля вся синяя, как апельсин», как ляпнул Элюар, где белые домики Тиквы… Пора исходить. Где тут у них — «выдернуть шнур, выдавить стекло»? Домой, ужинать и в постель!

В «Гобсеке» у Бальзака: «Если тронуть ползущую по бумаге мокрицу, она мгновенно остановится и замрет». Опытный человек (венчался в Бердичеве), знает наши повадки. Нас не тронь!

Фрейд, чтобы ему позволили уползти, должен был подписать бумагу, что гестапо обращалось с ним вежливо и заботливо. Фрейд спросил, нельзя ли еще добавить, что он может каждому сердечно рекомендовать это заведение. Гестапо-папа! А потом слег на кушетку и написал свое «Я и Оно» (в смысле — гестапо).

А четыре сестры его остались и сгорели. Юдоль! Ой, ой, ой, ой…

Ну зван (в Германию), ну избран, ну образован (вс. гов. о неп.), ну обрезан… Ценят, стало быть, кто стоит за Бога! Но какой из меня, положа руку на чело, Еврей с большой буквы? Обычный чалдон московского копченья, нормальный отец учитель — по мере сил отлынивающий, нудно под нос бубнящий, пьющий (хотя и не вопиюще), а что дома на стульчаке читающий, а не под себя смотрящий — так это малое отклонение, можно пренебречь. Эх-ма… А Инородцев Вражек, влажный снег, синий троллейбус из последних, троллейбус троллей, и Сольвейг в спецовочке такой промасленной — где ты, где ты, Третий Рим?..

Когда солнцу нашей местечковой поэзии Хаиму-Нахману Бялику рассказали, что в России — переворот, стряслась Революция, он хмыкнул: «Просто свинья (хазир) перевернулась на другой бок». И поморщился, должно быть. Неразумные хазиры!

«Если только возлюбить Русскую Россию… — писал Гоголь. — К этой любви нас ведет теперь сам Бог…» Русскую Россию… Тут тонко! Слопала она Меня, как чушка глупого поросенка? Значит, заслужил. Плохо вел себя в домике.

Где твои корни, суффикс ты нерусский?

Жить можно и под Железной Пятой, даже удобно — утром, на подъеме, нужно просто об нее стучать, не надо и рельс вешать. Дин-день, ван-ден — звон на морозе…

Возможно, и не аскариды! Возможно — еврейская голова на славянском тулове. О скифской сфинкскости еврусизма писано-переписано — из двух углов да трех разговоров, угольком на печке, дегтем на Вратах Твоих.

«Bist do Jude?» — вычитал в разговорнике Нутряной Голос и запричитал:

— Так двигайся, шевелись, реэмигрируй! Назад, об лед, из огня в изгои.

В Иерусалим, в Иерусалим! На Русь! В Подмосковье, в божеский зимарь… Услышать постукиванье палки слепого по мерзлой дороге, отнять у девочки блюдечко земляники, увидеть голые черные деревья (числом почти семнадцать), серое небо, знакомую интеллигенцию у ларька — на тяге…

— Грачи улетели, — печально объясняет Фроим Давиду. — Где имение, а где ковчег…

— А вы что ж, орлы, засиделись? — вопрошаю. — Эх, профессура поносная! (Не слабо, братцы, про ихнюю «цию» сказано: «Кац — не мозг, а г… нации» — Бланк, из письма к Г…)

— Да ты очумел, Илюшка! Что мы там с немцами делать будем? Тут хоть место нагретое…

Всяк кулик!.. «Спаси, Иисус, микрорайон Беляево!» (Т. Кибиров). Скулеж по Китежу.

Существовал такой декабрист Григорий Абрамович Перетц (ну, никак нельзя без них, без спеТций!). Создал, как и положено, тайное общество с родным для русского слуха названьем «Херут». И вот, представляете, спрашивает Царь Небесный, оторвавшись на минуточку от шитья: