— Кто таков? Мещанин бездуховный? Хорош! А где бы вы, Григорий Абрамович, таки были 14 числа весеннего месяца нисана, если бы да кабы?

— На той самой площади, государь, — отвечаю просто и ясно. — Со своим народом.

Слышь, Яхве! Яхве, твою ж, Бога, душу! Дай мне брому! Бабу бы и мясной борщок со сметаной, и глянцевую канцерогенную корочку черной горбушки чесночком натереть…

В Иерусалим, в Иерусалим, в вечный Старый Город Будущего Года! Вон и русские избы виднеют, и родные колонны в зарослях акации… Слышь!.. Вишь ты, проклятый иудейский народ! Спаси твоего бедного сына! Матушка! Да сделай ты мне свиной сычуг!..

Уезжайте отовсюду. Тихо-тихо в пещерке. Слышно, как мышь пролетит».

Я проснулся от голода. Вечер уже опустился. Листки дневника с моей стряпней, выпавшие из ослабевших рук, валялись рассыпанные на полу. В желудке урчало, и там металось эхо. Тефтель бы в постель, да гарниру побольше. Сестра, утку! Доктор, яблочек! «Пошли мне, господь, второго!» — взмолился я, зевая.

И тут как раз дверь отворилась — это припорхал добрый ворон доктор Коган, большая взъерошенная еврей-птица. Он притащил пищу — миску с вареной картошкой (уже в статском), пару луковиц и селедку в целлофановом кульке.

— Проведать зашел, — объяснил он, снимая цирюльный тазик с головы. — Похавайте, Илья, это фитонциды, юдофилы, старые приятели.

Ах, док Ког, волшебник из страны Аз! Не вем — ангел, не вем — человек… Я распорядился насчет обеда — то есть помирающим голосом попросил доктора достать со шкафа очерствелые булочки — горький хлеб изгнанья, и включить электрочайник.

— Экий вы жиденький! Изморили вас проклятые немцовичи! — бурчал доктор, подбирая мои листки с пола и складывая их стопкой на подоконник. — Вижу, вижу, что давно вы не видели господина Лехема…

— Кого?

— Да того самого, который: «В лагере нам хорошо, кормят отлично, только давно не видели господина Лехема», — доктор постучал булочкой об стол. — Хлебникова, по-нашему. Вы писем-то отсюда отсылать не пробовали? И не стоит, все равно не доходят.

Доктор сидел за столом и насвистывая:

Авирон летит, мотор работает,

А Дафан горшки с мясом лопает, —

разделывал на досточке селедочку с лучком.

— Знаете, — говорил он, поднимая глаза от лука и утирая выступившие слезы, — когда-то по еврейским местечкам разъезжали фуры, ловили детенышей и отдавали в кантонисты, выращивали крещеное пушечное мясо. А нас и ловить не надо, сами пришли. Прилетели на свет газа!..

Он задумчиво мял картошку:

— Я-то уж все прошел, везде побывал, все искал… правдоподобия какого-то… До самого Бухенвальдического ребе доходил, много народу было, пробился. Спросил его тихо: «А свиного сала не покупаете?» Усмехнулся тот, ответил: «Покупаю, только после». И уверовал я тогда — да, мы неистребимы. Надо только дела делать, а не бродить душой.

Я вставил с кровати, что вот стоял возле Ясной Поляны батальон и явились к старцу четыре солдата — за истиной. И из них трое оказались — евреи. Быль!

Доктор покивал:

— Тяга это у нас — беспокойно рыскать. Я объясняю это особым устройством ануса у иудеев.

Он придвинул стол поближе к моей лежанке и предложил набрасываться. Ну-с, как говаривал Анаксагор, приступим! Я перевернулся на спину перед едой и мигом набил рот милыми сердцу селедкой, цибулей и бульбой, давясь, откусил пахнущую полынью булочку. Салфеток, гадство, нет и даже некому жилистую ручку поцеловать взамен.

— А бежать отсюда нельзя? — невнятно спрашивал я, прожевывая. — Куда-нибудь в Сарепту?..

Доктор объяснил, что можно, бегут, но всех ловят (это вид спорта в Нижней Баварии) и выжигают на лбу «Беглый Беженец», так что он мне, как врач, не советует.

Доктор Коган, похожий одновременно на Иешуа и на его И-A, сидел возле моей кровати и смотрел на меня строго и печально:

— Вы вчера листки за окно бросали с письменами. Дождь унес их под землю, но там их выловили в свергающихся водах и расшифровали. Многое расплылось и множество толкований существует, но я для себя понял одно — вы зовете на бой!

— Э-э… с судьбой, — промямлил я осторожно (что это там в стоках за ловцы такие?). — Речь идет о сугубо внутренних проблемах, ну, знаете там — душевный город, хе-хе…

Доктор в раздумье почесал горбатый клювастый нос:

— Вы уже догадались, зачем нас сюда приглашают, свозят, задают корма. Основной, 96-й, тезис Мартина Лютера гласит: «Когда ты видишь еврея — ты зришь пред собой Сатану». Это та крылатая печка («чиста для употребления»), от которой они пляшут. А за ними Тод — задом наперед. Они не остановятся, пока окончательно не решат наш Вопрос. Они не остановятся никогда!

Доктор в отчаянье взмахнул широкими крылами рукавов.

— Выход только один — вернуться к ответу. Отвечать, — сказал он спокойно. — Убей немца. Сколько раз увидишь его, столько раз и… того… Главное — проснись раньше. Ежели каждое мгновенье прищелкивать по одному гансу, то где-то за пару-тройку месяцев как раз шесть мильонов и наберется. Весы сойдутся, воскресенье наступит. Мне поручено вам передать — вас ждут. Решайтесь.

— Да я, в общем-то, всегда готов, — отвечал я, поворачиваясь на бок и мечтательно подкладывая кулачок под щеку. — А вы, что же, выходит, посредник?

— Копай глубже, — усмехнулся доктор, топнув в пол. — Я министр заднего двора. Скоро спустимся — посмотрите, ахнете.

Потом мы пили с доктором принципиально голый кипяточек («Ну, сами посудите, Илья, откуда в Германии берется кофе — зернышки у людей в карманах остаются, а штубендисты их соберут аккуратно — и в банку»), и он мне признавался, что сразу меня вычислил — под субтильной внешностью распознал умелого бойца московской выучки, скрытого меченосца. «А эти безнадежные дожди, жидовствующие соседи, постылая каморка № 5, — вдобавок превратили вас, Илья, в совершенно иное существо, бродягу и бунтаря, — вы как бы перешли на другой уровень, это так называемый «скачок Кораха», он сформулировал его в период Исхода».

Так что, он, доктор, рад, что мы теперь в одной лодке, в одной галоше — готовится традиционное Рагу, и каждый должен внести свою дохлую крысу.

Напоследок, уже уходя, наставник колеблющихся решил меня осчастливить и сообщил по секрету, что Германия давно нашими подкопана, прогрызена, источена тысячами ходов. В нужный момент она просто провалится, как и суждено ей. Исчезнет в одну ночь, как Атлантида. И будет, будет так!

Я с удовольствием слушал. Да, может собственных Платонов…

— Гляди гордо! Нам сколько лет уже, птеродактилям запечным! — с клекотом подмигнул мне доктор от дверей. — Мы еще выведем их всех по радуге из подвала Канцелярии!

И був эрев, и будлануло бокер, йом шестой. Дыр бул щерба убещур!