— Стефано — хороший коммерсант. Он умеет торговать.

— По-твоему, деньги, которые он вложил в фабрику «Черулло», заработаны честной торговлей?

— А по-твоему, нет?

— Он продал золотые побрякушки, которое несли дону Акилле матери, чтобы их дети не умерли с голоду. Лила изображает из себя синьору, но богатство ее жениха оплачено кровью всех бедняков нашего квартала. Она и вся их семейка жируют за их счет, а ведь они еще даже не поженились…

Я собиралась ответить, но тут вмешался обычно невозмутимый Энцо:

— Извини, Паска́, но что это значит — «жируют за их счет»?

По тону, каким он задал этот вопрос, я уже поняла, что добром их разговор не кончится. Паскуале покраснел, но и не подумал отступать.

— «Жируют за их счет» значит «жируют за их счет». Прости, но кто платит парикмахеру, кто покупает платья и сумочки? Кто дал сапожнику деньги, чтобы он мог поиграть в обувную фабрику?

— То есть ты утверждаешь, что Лина обручилась со Стефано против своей воли? Что она его не любит? Что она ему продалась?

Мы молчали.

— Да нет, Энцо, — пробормотал Антонио. — Паскуале не это имел в виду. Ты же знаешь, что он любит Лину. Как и все мы…

Энцо нетерпеливо махнул рукой:

— Подожди, Анто́, пусть Паскуале сам скажет.

Паскуале мрачно проговорил:

— Вот именно продалась. Ей плевать, чем пахнут деньги, которые она швыряет направо-налево.

Я встрепенулась, готовая вскочить и наброситься на него, но Энцо удержал меня за руку:

— Подожди, Лену́. Я хочу спросить Паскуале, как он назвал бы женщину, которая продается за деньги?

Мы все видели, как налились яростью глаза Паскуале. Он вдохнул поглубже и высказал то, что копил в себе месяцами.

— Потаскухой! — проорал он, как будто хотел, чтобы его слышал весь квартал. — Я назову ее потаскухой. Лина ведет себя как потаскуха.

Энцо встал и прошипел:

— Пойдем выйдем.

Антонио вскочил и схватил за руку Паскуале, который уже начал подниматься из-за стола:

— Не надо! Успокойся, Энцо. Паскуале никого ни в чем не обвинял. Он просто объяснил, почему ему не нравится, что Лина… Да мы все думаем так же!

— А я — нет! — ответил Энцо и двинулся к дверям, бросив на ходу: — Жду вас обоих на улице.

Паскуале с Антонио собрались было идти за ним, но мы их не пустили, и драка не состоялась. Несколько дней они не разговаривали друг с другом, а потом все пошло как раньше.

46

Я вспомнила о ссоре в пиццерии, чтобы показать, в какой атмосфере мы прожили тот год, особенно парни, которые — кто тайно, кто явно — были влюблены в Лилу и не желали мириться с тем, что она досталась другому. У меня в голове, честно говоря, царила полная неразбериха. Я в любых обстоятельствах защищала Лилу, и мне нравилось это делать, демонстрируя приемы красноречия, которым меня научили. Но в то же время я понимала, что с тем же, если не с большим удовольствием рассказывала бы всем, как Лила вешалась Стефано на шею и как мы вместе с ней ради достижения сегодняшнего результата просчитывали каждый шаг, как будто решали математическую задачу. И мы ее решили: она обеспечила себя и брата и добилась превращения мастерской в проект обувной фабрики, а я получила источник денег на починку сломанных очков.

Мимо старой мастерской Фернандо я ходила с видом триумфатора. Дело провернула Лила, это было очевидно, но и я сыграла свою роль — роль посредника. Теперь над старой дверью мастерской, сроду не имевшей вывески, красовалась табличка с надписью «Черулло». Фернандо, Рино и три подмастерья с утра до глубокой ночи сидели, сгорбившись над верстаками, — клеили, подшивали, прибивали, шлифовали. Все знали, что отец с сыном часто ссорятся. Фернандо утверждал, что изготовить обувь, особенно женскую, в том виде, в каком ее нарисовала Лила, невозможно, что ее эскизы — это не образцы, а детские фантазии. Рино настаивал на обратном и обращался за помощью к Лиле, прося ее воздействовать на отца. Все также знали, что Лила наотрез отказалась вмешиваться в их споры, и тогда Рино пошел к Стефано и притащил его в мастерскую. Все знали, что Стефано долго ходил и, чему-то улыбаясь, рассматривал развешанные по стенам рисунки Лилы, после чего спокойно заявил, что хочет получить точно такую же обувь, как на эскизах, и что принес их сюда не просто так. Все знали, что работа движется еле-еле: сначала распоряжения подмастерьям давал Фернандо, потом Рино их отменял и велел все переделать, потом Фернандо, заметив это, требовал переделать все еще раз, потом приходил Стефано — и все это тянулось до бесконечности, пока не вспыхивал шумный скандал со швыряньем на пол инструментов и стульев.

Я не задерживалась возле мастерской: бросив на нее беглый взгляд, шла себе дальше. Но в памяти неизбежно всплывали рисунки, украшавшие ее стены. «Для Лилы они, — думала я, — всего лишь забава. Деньги тут ни при чем. Ее вообще не волнует, будут ли продаваться ее модели. Вся эта затея с обувной фабрикой — не более чем ее прихоть, которую Стефано исполнил только из любви к ней. Счастливица! Ее любит человек, которого она тоже любит. Везет же ей! Все ее обожают — такую, какая она есть, способную на самые смелые выдумки. Она дала брату то, о чем он мечтал, значит, скоро придумает что-нибудь еще. Мне надо держаться к ней поближе. Что-нибудь, да произойдет».

Но ничего не происходило. Лила утвердилась в роли невесты Стефано. Когда у меня выпадало немного свободного времени и мы встречались, она казалась вполне довольной той жизнью, какую вела, словно больше не видела и не хотела видеть ничего, кроме скорого замужества, дома, детей.

Она стала гораздо мягче. Куда-то пропала ее обычная резкость. В этом я убедилась некоторое время спустя, когда до меня через Джильолу Спаньюоло донесся грязный слух о Лиле.

Джильола с ненавистью в голосе сказала мне на диалекте:

— Твоя подруга корчит из себя принцессу. А вот интересно, Стефано знает, что, когда Марчелло ходил к ним домой, она каждый вечер делала ему минет?

Я не знала, что такое минет. В детстве я слышала это слово, но понятия не имела, что оно обозначает, хотя догадывалась, что что-то позорное и унизительное.

— Неправда!

— А Марчелло говорит, правда.

— Он врет.

— Да ну? И брату тоже врет?

— Тебе это Микеле сказал?

— Да.

Я надеялась, что эти сплетни не дойдут до Стефано. Каждый раз по пути из школы я задавала себе один и тот же вопрос: «Может, пока не дошло до беды, предупредить Лилу?» Но я боялась, что она впадет в бешенство и отправится прямо к Марчелло Соларе с сапожным ножом. Наконец я решилась: лучше расскажу ей обо всем, чтобы у нее было время подготовиться к защите. Но оказалось, что она уже все знает. Мало того, она знала, что такое минет. Это стало мне очевидно после того, как она, используя гораздо более понятные слова, объяснила мне, что никогда не сделает этого ни с одним мужчиной, потому что ей противно, а уж с Марчелло Соларой… Потом она сообщила, что слух докатился и до Стефано, который напрямую спросил ее, какие отношения связывали ее с Марчелло в те времена, когда он был вхож в дом Черулло. «Никакие! Ты что, с ума сошел?» — гневно ответила она. Стефано поспешил сказать, что верит ей, что у него и без того не было никаких сомнений, а вопрос он задал ей только затем, чтобы предупредить: Марчелло болтает про нее всякие мерзости. Но выглядел он при этом немного растерянным, как человек, которому помимо воли лезут в голову нелепые мысли. Она это заметила и завела с ним долгий разговор, в конце которого призналась, что жаждет крови Солара, но понимает, что легче от этого никому не станет. В итоге они решили просто стать выше Солара и местных сплетников.