Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Идеи Французской революции – «свобода, равенство, братство» – были прекрасными идеями. В России, где не имелось ни первого, ни второго, ни третьего, они нашли благодатную почву. Императорский двор вспышки отечественного народного гнева ничему не учили, а точнее – учили, но лишь тому, что любое свободомыслие – корень всех зол – нужно искоренять. Так было при Иване Васильевиче, так было при Петре, так было при Екатерине: только стремление к абсолютной собственной власти. Свободы? Возжелает высшая власть даровать свободы – дарует. Даровала же Елизавета вольности дворянству! А вольности крестьянам? Помилуйте, они же дети! Их нужно пестовать и наказывать, иначе нельзя! Закрепощены? Что вы! Определены для защиты к господину, который о них заботится. Личная свобода? А зачем им личная свобода? Тогда они начнут бунтовать еще чаще. Свобода не для темной косной массы, свобода – для людей просвещенных. Равенство? Помилуй вас Бог, какое равенство может быть у благородного господина и неграмотного мужика? Не смешите нас! Братство? С кем? С мужиком? С сиволапым? Не говорите глупостей!
Идеи Французской революции – «свобода, равенство, братство» – были прекрасными идеями. В России, где не имелось ни первого, ни второго, ни третьего, они нашли благодатную почву. Императорский двор вспышки отечественного народного гнева ничему не учили, а точнее – учили, но лишь тому, что любое свободомыслие – корень всех зол – нужно искоренять.
В России 18 века некому было делать революций по типу французской. Буржуазии в западноевропейском ее виде у нас не существовало, были отдельные толстосумы – купцы и промышленники, но они, как и при Иване Васильевиче, погоды не делали. Горожане, имевшие вне зависимости от достатка право голоса, вообще канули в Лету. Крестьяне же и в самом деле были чем-то вроде детей-каторжников – трудились на полях землевладельцев, получали отмеренное барином телесное нравоучение и изредка роптали. Не за свободу, равенство и братство роптали, а просто потому, что воспитание трудом и битьем однозначно приводит к ропоту.
Ключевский рассказал знаменательную историю из той эпохи. Ярославский помещик Опочинин, наложив на себя в 1793 году руки, написал в предсмертной записке: «Отвращение к нашей русской жизни есть то самое побуждение, принудившее меня решить своевольно свою судьбу».
Так что единственной общественной прослойкой тогдашнего российского мира, желавшей революции, было думающее дворянство. Это оно, думающее дворянство, читало Руссо, Вольтера и Дидро и испытывало кошмарный стыд за свое отечество и невыносимую вину перед мужиком. Мужика это дворянство идеализировало. Оно мечтало вернуть мужику то, что у него отобрали, – свободу, чтобы восстановить справедливость. Но оно не могло даже собственной волей даровать свободу от крепостной зависимости – не было такого закона, чтобы барин мог отпустить своих крестьян! Вольнодумная, как она о себе думала, Екатерина даже не мыслила о такой глупости! Княжнин сочинил пьесу не о вольных крестьянах, а о вольных древних новгородцах, так и то умер после розог!
Ключевский рассказал знаменательную историю из той эпохи. Ярославский помещик Опочинин, наложив на себя в 1793 году руки, написал в предсмертной записке: «Отвращение к нашей русской жизни есть то самое побуждение, принудившее меня решить своевольно свою судьбу». Перед смертью он сделал для своих крестьян все, что мог, согласно тогдашним законам – «пустил на волю два семейства дворовых, а барский хлеб велел раздать крестьянам; он не освободил крестьян, ибо по тогдашнему законодательству еще был вопрос, имеет ли право помещик освобождать крестьян и отпускать их на волю». Но больше всего в этой записке поражает последнее распоряжение о книгах, которые и стали источником его свободолюбивых мыслей: «Книги, мои любезные книги! Не знаю, кому завещать их: я уверен, в здешней стране они никому не надобны; прошу покорно моих наследников предать их огню. Они были первое мое сокровище, они только и питали меня в моей жизни; если бы не было их, то моя жизнь была бы в беспрерывном огорчении, и я давно бы с презрением оставил сей свет». Представляете, какую степень стыда и отчаяния должен испытывать человек, чтобы составить такое завещание?
Первый бунт девятнадцатого столетия был не народный, а сугубо дворянский. Бунт читателей вольнодумных сочинений, гвардейских офицеров, о которых Галич сказал – «мальчишки были безусые, прапоры и корнеты». Бунт мальчиков с оружием в руках и идеалами Французской революции – в головах.
Последующие два императора – Павел и Александр – думали о крестьянах, но все с той же недосягаемой самовластной высоты. Первый, вместо того чтобы отменить бесстыдство владения человека человеком, утвердил схему ограниченного рабовладения: отныне крестьянин должен был трудиться на барщине не больше трех раз в неделю, зато отменил неприменение к дворянам, священникам и городской знати телесных наказаний – пороть отныне могли всех. Второй считал, что благоденствие и равенство должны наступить сами по себе, всю жизнь провел в разнообразных прожектах переустройства общества и не сделал вообще ничего. А если бы сделал, то – как в упомянутых уже выше остзейских провинциях: там он полностью отменил крепостное рабство и выбросил тамошних крестьян на волю, избавив их от земли. Тамошние землевладельцы не знали, как и благодарить своего благодетеля! А он верил, что поступил по-христиански, и очень собой гордился. Еще он даровал конституцию. Нет, не России – Польше…
С такими печальными итогами Россия вошла в 1825 год. И первый бунт девятнадцатого столетия был не народный, а сугубо дворянский. Бунт читателей вольнодумных сочинений, гвардейских офицеров, о которых Галич сказал – «мальчишки были безусые, прапоры и корнеты». Бунт мальчиков с оружием в руках и идеалами Французской революции – в головах.
Это был первый осмысленный русский бунт. Не крестьянский с «отнять и поделить», вилами и красным петухом, не религиозный – с пением псалмов и двоеперстным крещением. Бунт образованных и думающих людей, бунт не под влиянием момента, а с долгой подготовкой, с постоянными спорами о судьбе страны. Сегодня мы бы назвали его восстанием креативного класса. Они образовали тайные общества, они составили план, они написали программу, они сочинили конституцию, чтобы все было как во Франции – свобода, равенство, братство. Заговор? Несомненно. Но какой! Не в пользу группы лиц, чтобы добиться близости к монарху и личной власти, а заговор ради изменения жизни всего русского общества, в том числе и безгласного крестьянского слоя. Невероятная жертвенность и кристальная честность. Попытка «революции сверху». Первой русской революции.
Некоторые из декабристов прошли Отечественную войну 1812 года, другие тогда были еще детьми, но именно в годы той войны барское отношение к мужику радикально изменилось: дворянам пришлось близко столкнуться с людьми из низов общества и увидеть в них таких же людей, как они сами, – верных отечеству, готовых умереть за свободу. Это многого стоило. Конечно, дворяне понимали пропасть между своим сословием и черным народом, но они понимали и причины, почему оно так, – беспросветная нищета, фактическое рабство, отсутствие образования. В своих тайных кружках – Ордене русских рыцарей, Союзе спасения, Союзе благоденствия, Южном и Северном обществах – они искали способы, как преобразовать Россию в нормальную свободную страну.