На столе, рядом с перьями и чернильницей, всегда стояли миска с варениками или запечённая утка, а в придачу кувшин с клюквенным морсом. За день Ефимка съедал столько, сколько другой человек съесть был не в состоянии. Причём оставался, несмотря на богатырский аппетит, тощим и костлявым как швабра.

Приказчик Козьма Семёнов, изрядный жлоб, оплачивавший из казны театра, а значит из своего собственного кармана всё это обжорство, как-то решил, что крепостной драматург влетает ему в круглую копеечку. Ефимку безжалостно выдрали батогами, запретив переводить казённые деньги в трактире. Ефимка сразу зачах. Сочинения его сделались до зевоты скучными. И в актёров по-летели тухлые помидоры.

Когда одна из таких помидорин случайно размазалась по парсуне приказчика, тот, матюгнувшись, велел ещё раз выпороть Ефимку, потом сам от души добавил ему пару тумаков и отпустил с богом в трактир. Сочинитель залил обиду вином, и вновь принялся за любимое дело.

Стоял жаркий август. Торги подходили к концу. Ярмарка начиналась в день святого Макария 25 июля, хотя многие купцы съезжались на неё гораздо раньше. Торговали две недели, а затем разъезжались, чтобы успеть вернуться домой до осенней распутицы.

Маленький и тихий в другое время года городок, выросший из монастырской слободы, теперь был переполнен людьми. На улицах ходили чуть ли не по головам, а даже самую плохенькую комнатку, кишевшую мышами и тараканами, можно было снять только за немыслимые деньги.

В трактире у Иконных ворот тоже было шумно. Гуляли бурлаки, которым не завтра так послезавтра придётся тащить баржи вверх по реке до Вологды. Ямщики за большим столом у окна пили пиво и обсуждали достоинства какой то упряжи.

Шум, царивший в трактире, отнюдь не мешал творчеству крепостного драматурга. Наоборот, тут нередко можно было услышать такие словесные перлы, какие не то что на трезвую голову, но, даже задрав штоф лучшей канновки, не придумаешь.

Козлинобородый красноносый мужичок клянчил у трактирщика:

— Пантелеич, налей стаканчик, внутри всё горит, помираю.

— А с чего-то я тебе, Семён, должен наливать. Ты со мной ещё за вчерашнее не расплатился.

— Расплачусь, Пантелеич, во те крест расплачусь. Я у господина шкипера полтину вперёд попрошу и расплачусь.

— Ну ладно. Так тому и быть, — смягчился Пантелеич. — Я тебя, Семён, давно знаю. Ты человек честный. И кормщик знатный. Ступай. Малёк нальёт тебе стаканчик.

Ефимка отправил в рот очередной вареник, запил глотком клюквенного морса и обмакнул перо в чернила. Он сочинял новую пьесу про злоключения купеческого сына, изрядного разгильдяя, приехавшего торговать на ярмарку и проигравшего весь товар и казну карточным шулерам.

Услышав разговор Семёна с трактирщиком, он отложил перо и обратился к кормщику:

— Кто же пьёт один, Семён. Айда ко мне. А чтобы ты не думал, что я просто хочу угоститься за твой счёт, куплю нам на двоих ещё самого лучшего пойла, что подают в этом заведении.

Семён радостно крякнул и уселся за столик крепостного драматурга.

— Был я на днях в театре, — пропустив по первой, сказал кормщик, — смотрел спектаклю, про то, как благородная девица из романтических побуждений бежала из дома и попала в вертеп к разбойникам. Это ты сочинил?

— Я, — ответил Ефимка, закусывая водку вареником.

— Вот честно скажу, животик чуть не надорвал со смеху. Ох и складно ты сочиняешь Ефимий. Как тебе это удаётся, ума не приложу.

— Всё дело в хорошем аппетите, за что и выпьем, — крепостной драматург вновь наполнил оловянные чарки.

После второй выпили по третьей, после третьей по четвёртой и к наступлению темноты оба уже едва вязали языки. Семён не стоял на ногах. Ефимка же, хоть и порядком закосел, но каким то чудом был в состоянии стоять на ногах и более-менее здраво рассуждать.

— Напоил человека, так хоть доведи до пристаней, — сказал трактирщик.

— Доведу, — кивнул головой Ефимка и, поддерживая собутыльника, вышел на улицу.

Они, шатаясь, направились в сторону макарьевского кладбища. Когда вокруг вместо мачт из земли вдруг выросли могильные кресты, Семён слегка очухался и протёр глаза.

— Куда это ты меня привёл, — спросил он, вмиг протрезвев от страха.

Ефимка ничего не ответил, только сунул два пальца в рот и тихо свистнул.

В ответ из темноты возникло страшное чёрное приведение. Кормщик упал на колени и принялся бормотать «Отче наш». Приведение накинуло ему на шею удавку. Степан захрипел и задёргался, пытаясь вырваться. Ефимка схватил его за ноги и держал до тех пор, пока язык убиенного не вывалился изо рта, а из портков полилась моча и экскременты. Ефимка отпрянул и, отползя в сторону на карачках, добавил к греху лишения человека жизни, грех осквернения чьей то могилы блевотиной.

Убийца положил тело на землю. И тут же со всех сторон из темноты полезли другие призраки. Один из них подошёл к Ефимке, разразившемуся к тому времени слезами:

— Сделанного не вернёшь, — произнёс он. — Так что будь мужиком, кончай хныкать.

Ефимка послушно вытер нос рукавом.

— Я сделал, что ты велел барин. Давай обещанное.

— Вот это разговор, — засмеялся помещик Филин, ибо это был он.

Затем вынул из кармана кафтана тугой кошель и вложил его в руку Ефимке.

— Если начнут спрашивать про пропавшего кормщика, тверди, что когда вы шли по улице, он от свежего воздуха малость протрезвел, и сказал, что дойдёт до судна сам.

— А ну как на дыбу подвесят.

— Насчёт этого не волнуйся. Не подвесят, — успокоил парня Филин. — Я обо всём позаботился.

Зажгли фонарь. Фрол, задушивший кормщика, взвалил труп на плечо, и они направились к свежей могиле, в которой накануне похоронили местного плотника, скончавшегося от сифилиса. Могилу раскопали, гроб вскрыли. Там лежало уже начавшее разлагаться тело с уродливым провалившимся носом.

— Скучно небось одному лежать, — усмехнулся Фрол. — Вот тебе приятель.

И опустил в гроб Семёна. Затем могилу закопали, надежно погребя тайну преступления.

Глава XXIII

Предыстория событий описанных в предыдущей главе. Я прихожу на Макарьевскую ярмарку и нахожу Матвея Ласточкина. Прибытие царёва корабля. На старой мельнице. Матвей Ласточкин рассказывает всё сержанту Антипу Гуляеву и мы заручаемся его поддержкой. Ассамблея у макарьевского коменданта.

Ватажники Галани пришли на ярмарку за два дня до описанных выше событий. Пришли по одному, разными дорогами, чтобы не вызывать подозрений у стоявших в полосатых будках стражников. Ночлег каждый должен был искать себе сам. Встретится договорились на следующий день на заброшенной мельнице, находившейся в двух верстах от Лыскова.

Я впервые оказался в столь людном месте, каким была Макарьевская ярмарка. Не было никакой возможности идти туда, куда мне хотелось. Толпа сама несла меня