Разумеется, говорил он вовсе не так вежливо, как тут написано, а перемежал слова площадным матом. Ещё не понимая обстановку, Ананий сказал:

– Да никакой я не шпион и мне не в чем признаваться. Всё это неправда!

Но тут дверь отрылась и вошёл другой следователь, видимо начальник, совсем молодой, с густыми русыми волосами, пышными усами и холодными рыбьими глазами. Следователь сразу вскочил и к нему обращается:

– Вот, товарищ капитан, японский шпион. Не желает признаваться. Уж протокол готов, а он не признаётся.

– А вы что, – тихо сказал усатый, – забыли про указание товарища Ежова? Бить, бить и бить, пока не сознается! Вот смотрите, я вам покажу, как надо. Он подошёл к Нане и спросил, чем он занимался до ареста? Нана с трудом выговорил – я пианист.

– Ах вот, как, – улыбнулся тот, – значит на рояле играете? А вот скажите-ка мне, какая рука для игры на рояле важнее, правая или левая?

Нана пробормотал, что обе важны, но для правой партия может быть сложнее.

– А пишете вы ведь правой рукой? – Нана кивнул. На что начальник опять улыбнулся, взял его за левое запястье и сказал:

– Ну тогда мы правую руку пока побережём. Пойдёмте-ка со мной.

Затем подвёл Нану ко входной двери, открыл, положил его левую ладонь в проём у дверных петель и со всей силы дверь захлопнул. Как лучины, хрустнули поломанные кости. Нана закричал, потом задохнулся от ужасающей боли и осел на пол. Кожа на пальцах лопнула, кровь потекла на пол, а палач мягко сказал:

– Вот теперь можно и продолжить. Правая рука пока что действует, возьмите-ка в неё ручку и подписывайте протокол, а не то мы и с ней повторим то же самое.

Взял он Нану теперь за правое запястье, подволок его обмякшего к столу, вложил ему в пальцы ручку, обмакнул в чернильницу и ткнул в лист бумаги на столе: «Пишите». Нана нарисовал закорючку и потерял сознание.

Очнулся он в камере. Рука ныла, но резкой боли не было. Кто-то хлопал его по щекам и лил в рот воду из алюминиевой кружки. Старичок с бородкой клинышком, Нана уже знал, что был он профессор из медицинского института, тоже «шпион», сказал сокамерникам, которые собрались вокруг раненого: «Переломы довольно серьёзные, но чтобы кости правильно срослись, надо их сразу зафиксировать. Вы уважаемые, подержите парнишку, ему сейчас будет опять больно, но выхода нет, надо кости сложить».

Он снял с себя рубашку, закрутил её в тугой жгут и вложил Нане в рот меж зубов. Кто-то из зэков отодрал каблук от ботинка и подал доктору, потом все вместе прижали Нану к полу и доктор принялся за работу. Повезло Нане – он опять потерял сознание от невыносимой боли, а когда очнулся, разглядел, что рука замотана тряпкой так, что сломанные пальцы плотно уложены на каблук, и даже перевязь через шею сделана из куска рубахи. Пролежал он в забытьи до утра и даже чуткие вертухаи его не беспокоили.

Через несколько дней его опять вызвали к следователю и объявили приговор – 10 лет, а ещё через неделю отправили на этап. В первой пересыльной тюрьме была больничка, там фельдшер руку перевязал, почистил нагноение и подивился, как мастерски были кости уложены. Каблук выбросил и даже сделал новую шину из дощечки. Повезло шпиону – может будет ещё на рояле играть. Ехали на восток долго и в начале февраля привезли его на свердловскую пересылку. Завели в камеру, где народу было не так уж много, человек пятнадцать, и вдруг крик: – Нана!

Оглянулся – Лёва! Вот радость-то! Двоюродные братья обнялись, кто-то из зэков место уступил на койке, чтобы присесть, и проговорили они до отбоя. Ночью правило – должны лежать, руки вытянув поверх одеяла и разговаривать нельзя. Встреча была недолгой и на следующее же утро развели их на многие годы. Впереди у каждого был главный этап – Лёве на северный Урал, а Нане – намного дальше. Этап для зэков это крёстный ход, его ещё выжить надо. И молитва у них была такая: «Господи, упаси меня от лесоповалов Норильска, от торфяных болот Мордовии и от золотых шахт Колымы». Вот эта Колыма пианисту с поломанными пальцами и выпала.

* * *

На Владивостокской пересылке его обрили наголо, одежду от вшей прожарили, в баню сводили и погрузили с сотнями таких же зэков в трюм парохода. В Магадан, столицу Колымы, этап пришёл к лету, выгрузили зэков с парохода в бухте Нагаева и развезли по лагерям. Анания Шварцбурга отправили на работу в шахту добывать руду, не то оловянную, не то золотую – для зэка какая разница? Рука болела меньше, кости медленно, но срастались. Дощечку он снял, но на всякий случай спрятал её в бушлате. Стал понемногу разрабатывать пальцы и мог уже рукоять от тачки крепко обхватывать. Разминал он пальцы постоянно, даже когда тачку возил, а по ночам на нарах вообще беззвучные гаммы играл. Через несколько месяцев перевели его на лесоповал в далёкий лагерь, километров за сто на север от Магадана. Там со своим напарником пилил он брёвна под бессмысленный повтор: «мне-тебе-начальнику-мне-тебе…» и так далее без конца.

Ананий (в центре) на лосоповале

Скоро короткое Колымское лето сменилось сначала хлёсткими дождями, а затем лютыми морозами. Мела пурга и драный бушлат был плохой защитой от северной зимы. В лагере свирепствовали цинга и дизентерия, но умерших хоронить в мерзлоте было невозможно. Стаскивали их за лагерь и зарывали в снег до весны. Не стоит здесь подробнее писать об аде Колымы – лучше Шаламова никто этого не сделал и, думаю, уже не сделает.

Мать его Рахиль, после того, как Нану арестовали, какими-то правдами и неправдами умудрялась узнавать все перегибы его крёстного пути и ехала вслед за этапом, чтобы к сыну быть поближе. В первое время с дороги писала она письма своему брату, Лёвиному отцу, а потом письма прекратились. Сгинула она навсегда где-то на бескрайних просторах Сибири.

В лагере выжить на общих работах редко кому везло, но судьба сжалилась над молодым пианистом. В лагерях Дальстроя, так называлась эта империя рабского труда, для поднятия настроения зэков при выводе на работу играл духовой оркестр. Нацисты эту чудную идею позже переняли в своих концлагерях. Культурные всё же страны Россия и Германия! На счастье Наны у начальника конвоя оказался музыкальный слух. Его постоянно злила фальшь духовиков-любителей, что ежедневно в пять утра провожали своей музыкой зэков на работу. Однажды доложили ему – пилит брёвна бывший студент консерватории. Вызвал его начальник и спрашивает, может ли он с духовиками поработать, чтобы их дудки не терзали уши культурного вертухая? Нана сказал, что сможет. Тогда с общих работ его сняли и стал он с трубачами заниматься. Зазвучали они куда лучше – многие дудари играли по слуху, так он их нотной грамоте научил. Однажды решили создавать по лагерям культбригады – не столько, чтобы зэкам интереснее жить стало, но главное чтобы начальству скуку развеять. Нану в одну такую бригаду забрали, чтобы он там музыку делал. Пальцы он уже совсем разработал, только при переменах погоды болели сросшиеся переломы. Достали для Наны аккордеон, он на нём быстро научился, а в некоторых КВЧ (культурно-воспитательных частях) были даже пианино, так что он стал играть по памяти уже и пьесы классического репертуара. На одном таком выступлении в Магадане, вдруг вбежали охранники, всех зрителей на ноги подняли и концерт остановили – приехала и со своей свитой в зал вошла сама царица! Здесь надо пояснить.