Старик расспрашивал Картера о его горе, и в этом доме Картер мог говорить: этот дом знал, что такое утрата. Бура умел беседовать о тягостных вещах, которые вынимают душу. Безмолвные женщины, закутанные, как пасечники, подавали чай, и Картер рассказывал про Сару Аннабель.

– Знаете, – сказал Бура как-то летним вечером (они сидели в шезлонгах на лужайке), – девушкам было бы приятно посмотреть ваше выступление. Совсем маленькое. Это бы их взбодрило.

– Конечно. Да, – отвечал Картер.

Лето сменилось осенью. Бура мягко напомнил Картеру про выступление.

– Я бы и сам с удовольствием посмотрел, – сказал он, поглаживая длинную белую бороду. Бура был человек терпеливый. Один участок земли он придерживал двадцать два года, чтобы не продавать в убыток.

На второй день Рождества Картер приехал с полной машиной подарков – мелких побрякушек, которые, он надеялся, порадуют женщин. Однако усадьба и домики были темны. Прошлый день был самым страшным в истории Арбор-виллы и навсегда остался в памяти как Черное Рождество.

После долгой тишины Бура прошаркал к двери.

– Она была клад, – без предисловий сказал он Картеру. – Десять кладов. – Он замолчал, поняв, что выразился неловко. Бура не был говоруном, а эта история давалась ему особенно тяжело. Одна из его любимиц, молодая женщина, поступившая в начале лета на раннем сроке беременности, получала письма от человека, который ее бросил. Он был обручен с другой, но одумался и писал, что мечтает жениться на ней, своей первой и единственной любви.

– Она рвала письма. Все до одного, – продолжал Бура. – Он просил, молил, потом приехал сюда. Я видел многих мужчин, в том числе тех, у кого снова проснулась любовь. Я мог поклясться – это один из них. – Он взглянул на Картера. – Я сказал ей: «Он не обманывает, иди с ним».

Бура рассказал всю историю на крыльце дома. Он то и дело останавливался, и Картер еще до финала понял: произошло самое страшное. Ему стало нехорошо. Ветер шелестел в высоких экзотических деревьях, которые Бура выписал из Сиама, вокруг щебетали птицы, но воздух всё равно казался безмолвным. Бура оперся на здоровую ногу, пальцы, сжимавшие трость, побелели.

– Он убил ее, Чарли. Отвел в дом, запер дверь и поджег снаружи.

– О Господи…

– Она должна была через два месяца родить.

Картер ослабел всем телом. Он взглянул на машину, по-прежнему наполненную подарками.

– Ужасно…

– Еще хуже. – Бура вытер глаза. Он начал говорить одно, а сказал другое: – Этот дьявол, он скрылся. У меня есть друзья, которые знают побольше полицейских, и этот человек, он сбежал. В Мексику. Никто не заставит его ответить.

– Вы не виноваты.

– Я сам, своими руками отправил ее с ним.

На этом всё могло бы кончиться – если бы Картер сказал: «Сочувствую» и уехал. Однако он пошел к машине – медленно, как будто только что потерял три кварты крови. Попросил Буру, чтобы тот помог отнести в дом подарки. Бура держал массивную дубовую дверь, а Картер охапками таскал завернутые в яркую бумагу коробки. Это казалось неуместным и в то же время правильным.

Занеся последние подарки, Картер положил Буре руку на плечо.

– Знаю, вы считаете себя виноватым. Это не так.

Бура секунду шевелил губами, прежде чем ответить:

– Если бы я сказал то же самое про Сару, стало бы вам легче?

Картер мотнул головой.

– То, что случилось с моей девочкой, – продолжал Бура, – то, что он с ней сделал, хуже, чем вы можете вообразить.

Картер кивнул. Тот день он провел в Арбор-вилле, ходил по дорожкам, кормил птиц, смотрел, как поместье убирается в траур, словно весь мир умер в Черное Рождество.

Однако жизнь не так просто остановить. Когда под вечер Картер вернулся после часового раздумья у реки, он услышал младенческий крик, почувствовал запах жареного бекона и понял, что голоден.

Короче, пропустив события нескольких дней: в новогодний вечер Бура поставил тридцать лучших стульев в малом бальном зале, и Картер выступил перед кучкой несчастнейших женщин – впервые за два года.

Все они были в черных платьях, некоторые выкрасили в черное вуали и капоры. Картер так привык высматривать восторг или подозрительность на лицах публики, что не знал, куда и глядеть. Он начал с пантомимы, поскольку не мог подобрать слов: брал из воздуха платки и превращал их в голубей. Некоторые зрительницы сдвинули капоры на затылок, чтобы лучше видеть. Слышались восторженные ахи, и Картер про себя отметил: надо слушать зрительный зал. Как странно.

Исчерпав все фокусы с платками, он поклонился и оценил аплодисменты – приглушенные хлопки одетых в перчатки рук, потом открыл рот, чтобы объявить следующий номер. Какой-то миг, пустой и тягучий, Картер смотрел на море вуалей и чувствовал, что его зрительницы, все и каждая, пережили ужасное. Хотелось сказать: «Как знают некоторые из вас, моя жена погибла». Губы дрожали.

Потом: колода карт оказалась в его руке. Картер взглянул на нее, как на гнилое яблоко, но сказал бодро: «Для следующего фокуса нужны два добровольца». То, что произошло следом, заставило его попятиться: руки взметнулись вверх. Все. Столько сразу: десятка два или даже больше худеньких рук в перчатках тянулись, прося, чтобы их выбрали. И звуки, такие приятные юные голоса. Он никогда не слышал, чтобы эти женщины говорили, но сейчас они просили разом: «Я! Выберите меня!»

Картер смотрел на женщин, не в силах сдержать улыбку. Что-то сломалось в нем, старое и непомерно тяжелое. Он сказал: «Замечательно! Вас так много!»

♣ ♦ ♥ ♠

Гриффин запрокинул голову и потер затекшую шею. Последние пять страниц подшивки описывали несколько мировых турне Картера. Были вести из Соединенных Штатов, Индии, Китая и с Цейлона. Не сообщалось ни о чем примечательном, сопоставимым по масштабу с нападением пиратов, островом в подарок или трагической смертью жены. На каждом представлении Картер говорил: «Сегодня, как и всегда, я выложусь перед вами целиком».

Была еще совсем короткая заметка от 20 июля сего года, обещающая две недели незабываемых выступлений в театре «Курран», и последняя, от 25 июля: «Президент Гардинг посетит выступление Великого Картера».

Гриффин прочел ее внимательно, выискивая признаки заговора.

♣ ♦ ♥ ♠

– Чарльз Картер, которому глубоко плевать… нет, Чарльз Картер, который, будь он хуже воспитан, объяснил бы, сколь непримечательное событие – появление президента на этом шоу… нет, как насчет вот такого…

– Чарли, – сказал Ледок, понимая, что больше одного слова ему не вставить.

– Чарльз Картер уходит на покой, – спокойно произнес Картер и взглянул на Ледока.

– Не держи меня в подвешенном состоянии. – Ледок пожал плечами. – Я уже сказал: нажми курок, и дело с концом. Мне-то что?