— Я хочу говорить с вами наедине, — сказала она.

Пришлось отослать Антуана и Мустафу.

Мы остались одни.

— Я бы хотела знать… — начала императрица, и замялась.

— Можно. Разумеется, можно. Не сомневайтесь. Моя жена, будучи беременной, всегда пила кофий, и они, беременности, протекали без обычных для этого состояния неприятностей. Я понимаю, ваши лейб-доктора плохо знают свойства кофия, и действуют по принципу «лучше перебдеть, чем недобдеть», но и бразильская, и европейская медицина не видят вреда в умеренном приеме кофия, более того, оно, умеренное потребление, безусловно полезно.

— Но как вы… как вы узнали? — она попыталась оглядеть себя. Что там глядеть, срок семь недель, не больше.

— Не по фигуре, ваше императорское…

— Александра Федоровна, — напомнила мне императрица.

— Не по фигуре, Александра Федоровна. Женщина преображается — вся. Она иначе двигается, иначе ведет себя, иначе думает. Лучше прежнего — поскольку на ней ответственность за ребенка. И потом… Вы, вероятно, знаете, что я был ранен в сражении под Бриеном, и меня выходили иоанниты, сиречь госпитальеры. У них я и набрался кое-каких премудростей. А позднее, уже в Бразилии, закончил курс медицины в медико-хирургической академии Рио-де-Жанейро, весьма солидном заведении. И все годы плантаторства пользовал близких, знакомых и своих людей. Нет, я не стал верифицировать диплом (пустил я очередной бразильянизм), поскольку не собираюсь заниматься здесь врачебной практикой, но и знания, и опыт остались при мне.

— Значит, я могу продолжать…

— Разумеется.

— Но мы с государем желаем в мае навестить мою родню, а я так привыкла к кофию…

— Это нетрудно уладить. Мустафа обучит вас варить императорский кофий и снабдит соответствующим запасом.

— Меня?

— Да, Александра Федоровна. Свойства кофия зависят не только от качества зерен, но и от того, кто его варит. По-настоящему хороший, да что хороший, волшебный кофий получается тогда, когда его готовит особа королевской крови.

— Но ваш Мустафа… — попробовала поймать меня императрица.

— Мустафа — прямой потомок Сулеймана Великолепного. Долгая история, но это так.

— И он довольствуется своим положением?

— Иншалла, говорят мусульмане, на всё воля Аллаха. К тому же он ведь не одним кофием занимается. Поверьте, у него жизнь достойная его великого предка. В некотором роде, — и я позвал Мустафу, который и принес нам две чашки кофию.

— С вашего позволения, я бы хотел рассказать вам одну историю.

— Конечно, барон, я слушаю.

— Это невесёлая история, но только вы в силах придать ей правильный финал.

— Я слушаю, — повторила она, но в лице я уловил толику разочарования. Верно, решила, что я буду просить награду. Ну, в общем, она права.

— В феврале прошлого года едва не произошла дуэль господина Пушкина с графом Соллогубом. Причиной дуэли была жалоба жены господина Пушкина на графа, позволившего, по словам Наталии Николаевны, дерзость в её сторону. Господин Пушкин натурально впадает в бешенство и требует сатисфакции у молодого графа. К счастью, секундант Пушкина, господин Нащекин, нашел путь к примирению, граф Соллогуб проявил благоразумие и сговорчивость, даже извинился письменно, и дуэль не состоялась. Это первое.

— Я что-то слышала об этом, — нахмурилась императрица.

— В том же феврале господин Пушкин имеет литературный спор с господином Хлюстиным, чиновником по особым поручениям Министерства Иностранных дел. В конце спора господин Пушкин натурально впадает в бешенство, и только благодаря такту господина Соболевского дуэль предотвращена. Это второе.

— Будет и третье?

— В том же феврале до господина Пушкина дошел слух о том, что генерал от кавалерии князь Репнин нелестно отзывается о литературном произведении пера Пушкина. Господин Пушкин натурально впадает в бешенство и пишет князю предерзкое письмо, подразумевающее дуэль. Как выяснилось, слух был ложный, ответ князя погасил конфликт, и дуэль не состоялась. Но будь на месте князя кто-то более вспыльчивый, как знать, как знать… Это третье.

Далее…

— Есть и далее?

— Увы. Уже осенью господин Пушкин по наущению друзей ли, врагов, принял знаки внимания, оказываемые бароном д’Антесом его жене, за нечто большее, чем обычную куртуазность. Господин Пушкин натурально впадает в бешенство, решает послать барону вызов, и только усилиями барона Геккерена-старшего, господина Жуковского и некоторых других особ дуэль не состоялась. Это четыре.

Я помолчал. Помолчала и Александра Федоровна.

— И опять далее. На днях в театре на представлении «Африканского Льва» случается очередной скандал. В словах барона д’Антеса «Мы все одна семья», обращенных к жене и свояченицам, господин Пушкин услышал казарменное оскорбление, натурально впадает в бешенство и пишет оскорбительное письмо господину барону Геккерену-старшему. Дуэль — вопрос времени, и самого скорого времени.

— Я была свидетельницей этого скандала. Но неужели господин Пушкин желает стреляться с посланником?

— Нет, стреляться он будет с бароном д’Антесом. То есть я надеюсь, что не будет. Потому что… — я взял паузу.

— Потому — что? — спросила императрица.

— Потому что в натуральном бешенстве господина Пушкина нет ничего натурального. Ну, один раз случилось, тогда да. Ну, два. Но пять раз! Пять раз за год на грани дуэли — это перебор.

— Шесть. Вы забываете свой конфликт с господином Пушкиным.

— Я здесь лицо причастное, и потому не включаю тот случай по причине субъективной оценки.

— Какова же причина поведения господина Пушкина, барон?

— Как человек с медицинским опытом, как дипломированный врач, я уверен, что бешенство Пушкина есть признак болезни. Душевной болезни. Я в этом совершенно уверен.

— Он… Он сошел с ума?

— Не в обычном смысле. Я не буду утруждать вас медицинскими терминами, да среди медиков и нет единого взгляда на душевные болезни, голова для многих предмет тёмный и обследованию не подлежит, но он опасен. Для себя, для окружающих. Он может быть убитым на дуэли. Он может убить на дуэли. Он может убить жену — в припадке ревности и своего ненатурального бешенства. Возможно — только возможно — что это проявление так называемого кризиса среднего возраста. В этом случае полгода или год, проведенные в тишине и покое, вне тревог и волнений, могут поправить дело.

Здесь, в России, я не врач, и слово мое веса не имеет.

— Но?

— Но у нас, слава Всевышнему, не какая-нибудь Франция, у нас самодержавная монархия. Император может принять меры незамедлительно.

— Какие же, по вашему, это должны быть меры?

— Объявить поведение господина Пушкина следствием нездоровья. Собрать консилиум специалистов по душевным болезням, я готов сделать на нём доклад. Отправить господина Пушкина в его имение для поправки здоровья с запретом покидать его вплоть до соответствующего распоряжения. Придать господину Пушкину опытного врача для наблюдения за состоянием последнего. Хотя бы до мая.

— А что в мае?

— А в мае, если состояние господина Пушкина позволит,